Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

— Капрал Касонжи, к вашим услугам, мусью.

Высокий негр с шоколадным лицом, украшенным рядами нарезок на коже, явно уроженец Кассаи или Катанги, вытянулся в струнку.

— Это деревня — Чонбевилль?

— Да, мусью.

— Где жители?

— Бегать, мусью.

— Что? Не понимаю!

— Они бегать лес. Там! — капрал указал на угрюмо насупившуюся стену джунглей.

Я задержал горящую спичку в руке, посмотрел на лес, закурил.

— Ничего не понимаю. В чем дело?

— Они прятать. Вся деревня.

— Почему?

— Ходить каучук лес нет-нет. Собирать мало-мало.

— Почему?

— Говорить каучук хуже це-це: мужчины, женщина, дети — все умирать.

— А причем здесь женщины и дети?

— Собирать надо много-много. Женщина вязать ребенок на спина, ходить-ходить, ночь на болото дышать трудно-трудно, воздух яд, х-х-х, — утром ребенок умирать. Каучук хуже це-це, они говорить.

Я не знал, что предпринять. Вот тебе и Чонбе, черт его возьми вместе с Чонбевиллем… Да, он прав: золотая нить прочнее железной цепи. И опаснее. Какая подлость…

Но что же делать все-таки? Кормить носильщиков надо! Тут только я заметил то, вокруг чего топтались стражники.

Это был глубокий старик. Он был брошен на спину, конечности привязаны лианами к колышкам. Между прочим, обе руки когда-то были отняты по локоть, так что привязать эти тощие культяпки к лианам оказалось трудным делом, дополнительно лианы завели и вокруг шеи. Живот истерзан ударами, брюшная стенка лопнула, и внутренности над пупком вывалились наружу. Это, видимо, произошло несколько минут тому назад, крики старика мы еще слышали, но теперь он был мертв, и сотни муравьев уже облепили рану. Тут же валялись кровавые обрывки сучковатых лиан.

Второй раз в жизни со мной случилось невероятное: я потерял самообладание. Я уже начал повторять свое заклинание: «Это меня не касается!» — когда внезапно налетел приступ ярости. Я вдруг зарычал и схватил капрала за горло. Он не сопротивлялся и повис в моих руках как мешок, и эта вбитая черному слуге безответность мгновенно привела меня в себя. Я швырнул капрала наземь.

— Это меня не касается… не касается… — потерянно повторял я, задыхаясь и не зная, что делать.

— Господин капрал Богарт — там! — лежа на земле, проговорил капрал Касонжи и указал куда-то пальцем.

— Где «там»?

— На река. Господин капрал Богарт мыть ноги!

О, европейские ноги в Африке! Они заслуживают отдельной книги или, по крайней мере, полной сочувствия главы, эти многострадальные, стертые, распухшие и невыносимо болящие ноги!

Единственно разумным способом хождения в Африке является хождение босиком, что и делают негры. От рождения подошвы их ног привыкают к покрытой камнями и колючками раскаленной почве. К десяти годам у ребенка на стопах образуются как бы кожаные туфли, сделанные из эластичной, но прочной кожи, нечто вроде сафьяновой или свиной. Потом начинаются годы трудовой деятельности, к двадцати годам негр на ногах носит уже свои собственные неснимаемые сапоги с подошвой из рога — сапоги, которые не требуют починки, с годами делающиеся все прочнее и прочнее. Ноги у туземца не потеют и не преют, они не подвергаются постоянной сырости внутри сапог, потому что даже после сумасшедшего ливня здесь все быстро сохнет: ноги африканцев бывают сухими или мокрыми, но не вечно сырыми, как у европейцев в Африке. Негр не шлепает, как европеец, ступней плашмя, сверху вниз: он ставит подошву вперед. Его нога «садится» на землю, она делает плавную посадку, как самолет. Такая ороговевшая подошва примнет мягкую колючку, а шип потверже сломает, если нога чувствует очень острое и твердое препятствие, то инстинкт без участия сознания подскажет ей необходимость удлинить или укоротить шаг. Негр при ходьбе не тратит внимания и умственной работы, как европейцы, он даже в самых трудных условиях продвигается вперед быстрее, легче и безопаснее. Это результат естественного приспособления животного к среде обитания.

Европеец достичь подобного не может, он начинает приспосабливать среду, нахлобучивая на свои тонкие, белые и нежные ноги непромокаемые сапоги с тройной подметкой. Результаты плачевные. Пока кожа еще нормальна, она неизбежно в здешних условиях начинает страдать от пота и грязи, краснеет, воспаляется, покрывается стертостями и опрелостями. Затем начинаются бесконечные грибковые заболевания и неизлечимые язвочки. Потом кожа размокает, бледнеет и приобретает бледно-серый цвет. Язвочки превращаются в язвы, и владелец ног из мученика делается великомучеником.

Я не особенно верю в рай и ад, но если они существуют, то голову и руки всех здешних европейцев справедливый Бог, без сомнения, и с проклятием ввергнет в самые низины преисподней, но ноги — о, эти европейские ноги в Африке! — милосердный Боже вознесет высоко на седьмое небо рая, они этого заслужили!

Я поспешил к реке. Господин капрал Богарт сидел и мыл ноги.

— Капрал Богарт?

— К вашим услугам, майн герр.

— Чего вы болтаетесь здесь, когда там делаются такие безобразия?

— Они подожгли деревню? Вот дурачье! Я же говорил…

Молодой и бравый капрал с миловидным румяным лицом

мгновенно натянул сапоги и рысью пустился прямо через кусты, но прыжков через десять он остановился и вопросительно обернулся ко мне.

— Деревня цела, майн герр. Вы напрасно…

Я схватил его за шиворот и ткнул носом вперед, к распластанному на земле трупу, уже сплошь покрытому мухами, муравьями и какими-то мелкими зелеными жучками. Стражники отошли в сторону. Капрал Касонжи вытянул руки по швам.

— Ну? — заревел я. — Ну?

— Вы насчет старика? Ты, Касонжи, что здесь настряпал?

— Я давать урок, мой капрал.

— Э-э, дурачина, — Богарт развел руками, строго посмотрел на своего помощника и повернулся ко мне: — Вот видите, майн герр, условия… так нам и приходится мучиться здесь с этими скотами… Я распорядился дать жителям маленький урок и отлучился к реке… сполоснуть ноги… а он как накуролесил… болван!

— Откуда этот старик?

— Там сидеть, мой капрал.

Богарт с чувством и не спеша закурил толстую сигару.

— Видите, майн герр, жители этой деревни — сброд, переселенный с одной плантации… Работают из рук вон плохо. Нормы систематически не выполняются. Хозяин давно жаловался господину капитану Адрианссенсу, и последний распорядился при обходе района преподать им маленький урок порядочного отношения к своим обязанностям.

— Это в бельгийской колонии называется маленьким уроком?

Капрал отвел в сторону нежно-голубые глазки и вежливо ответил тоном доброй бабушки, терпеливо разъясняющей надоедливому внуку общеизвестные истины:

— Вы же сами видели, что меня здесь не было. Я лично тут не причем. Виновный будет наказан, поверьте. Я с него самого спущу шкуру. Не сомневайтесь, прошу вас. Но порядок должен быть: если с черномазых ничего не требовать, то они немедленно перестанут работать. Выгоните меня с работы — я тысячу раз пожалею, у нас найти работу трудно, а негр только и мечтает, как бы уклониться от выполнения нормы — он живет за счет природы, ему ни мы, ни наша работа не нужны.

Немного отвернувшись, для того чтобы сбросить упавший на рукав пепел, Богарт глазами дал знак стражникам. Они ринулись к трупу, выдернули колышки и проворно потащили замученного за угол ближайшей хижины. Остались только широкий кровавый след да связки окровавленных лиан.

— Скоты, что с них спросишь! — примирительно журчал Богарт. — Вы уж учтите эти обстоятельства, майн геер.

— А почему старик без рук?

— Откуда мне знать… на охоте попал в лапы зверей, наверное…

— Нет, я говорить, я знать! — шагнул вперед черный капрал и опять вытянулся. — Ему солдаты резать руки за налог… он не платить налог…

— Что ты мелешь, верблюд!

— Да. Это раньше быть. Я знать. Король Леопольд…

— Заткнись, идиот! Пошел вон, черная собака!

Капрал Касонжи шагнул назад с вытянутыми по швам руками, капрал Богарт заслонил его спиной и весьма мирно объяснил мне: