В гвардейской семье

работал с перебоями. С риском для жизни Стрельцов продолжал полет и выполнил боевое задание. После

этого мотор подвергли тщательной проверке и нашли неисправность: лопнул кулачковый валик.

Когда Стрельцов узнал об этом, он подошел к разобранному двигателю, взял из рук техника злополучную

деталь, подержал, словно взвешивая, а потом, размахнувшись, швырнул ее далеко в поле...

* * *

26 июня воздушная разведка обнаружила несколько десятков вражеских эшелонов на участке железной

дороги Орша — Толочин. Командование приняло решение не дать им уйти в тыл.

— Вам, товарищ Недбайло, — сказал новый командир полка, ставя передо мной боевую задачу, — надо

нанести удар по вражеским эшелонам и задержать их отправку. [149]

И снова моя группа в воздухе. Идем правее Орши. Среди зелени полей и лесов темнеет узкая длинная

ленточка, уходящая далеко на юго-запад. В нескольких местах она словно бы прикрыта небольшими

полосочками. Над ними — белые дымки. Это эшелоны!

Снижаюсь и, пролетая справа от железной дороги, считаю составы на указанном участке. Их

насчитывается двадцать три!

Решаю нанести удар в десяти-двенадцати километрах восточнее станции Толочин, «запереть» составы, а

потом разделаться с ними.

Идем плотным боевым порядком под углом градусов в двадцать к железной дороге, сбрасываем бомбы на

один из эшелонов и, став в «круг», начинаем «утюжить» составы. В воздухе противника нет. Наши

истребители начеку. А внизу пылают цистерны, рвутся боеприпасы, и от вагонов только щепки летят.

Покончив с одним эшелоном, переходим к другому, за ним — к третьему...

Через два дня мы узнали, что нашим наступающим войскам достались в качестве трофеев эшелоны

противника с техникой и награбленным фашистами имуществом, которые так и не могли проследовать

через станцию Толочин: удиравшим гитлеровцам было не до ремонта разрушенного нами участка

железнодорожного пути.

4.

Фронт катился все дальше и дальше на запад. Мы продолжали поддерживать наши наступающие войска, штурмовали отходящие колонны автомашин, «обрабатывали» эшелоны на станции Городзики, наносили

удары по вражеской группировке, оказавшейся в так называемом Минском «котле». Инициатива на земле

и в воздухе прочно перешла в наши руки.

Теперь риска было меньше, и я постепенно вводил в строй молодежь.

Каждый из молодых летчиков уже совершил по нескольку боевых вылетов, правда, в упрощенных

условиях, каждый четко представлял, как вести себя в бою. Киреев летал со мной в паре и надежно

прикрывал меня с тыла.

«Будет превосходный летчик!» — радовался я успехам новичка. [150]

Стремительное наступление советских бронетанковых и мотомеханизированных частей вызвало в

войсках противника панику, деморализовало их, и гитлеровцы тысячами сдавались в плен. Длинные

вереницы сложивших оружие вражеских солдат медленно брели на восток. Но в тылу наших

наступавших частей остались окруженные группировки противника, не спешившие складывать оружие и

не терявшие надежды пробиться к своим.

Утром 8 июля одна из таких организованных группировок — при этом довольно многочисленная —

подходила к Минску с юго-востока. Танки, артиллерия, автомашины с живой силой быстро двигались по

лесной дороге к переправе через реку Свислочь. В этом месте нам и предстояло нанести по колонне

противника бомбово-штурмовой удар.

...Местность отлично просматривается. Ищу цель.

То, что предстало перед моими глазами, поразило меня: по лесной дороге двигалась вражеская колонна, растянувшаяся на километры. Голова ее уже достигла Свислочи. На широкой поляне у переправы

скопилось множество машин и разнообразной техники.

«Сейчас мы вам поможем ликвидировать пробку!» — подумал я, выводя группу в правом пеленге на

цель.

Бомбы легли точно. Теперь — наш безотказный «круг»! Противник явно не ожидал такого: нет зенитного

прикрытия, не бьют «эрликоны». Это хорошо, особенно, если учесть, что сегодня половина группы —

молодежь.

«Круг» постепенно смещается в сторону дороги. Горят машины, разбегаются в панике гитлеровцы. А мы

жмем на гашетки.

Вдруг рядом промелькнули какие-то темные капли. «Что такое? — напрягаю мысль. — Подобного еще не

приводилось видеть!»

И тут же замечаю, что огонь ведется из танковых орудий. Стволы приподняты кверху, и каждый раз над

серо-зелеными «коробочками» поднимается облачко порохового дыма.

— Внимание, по самолетам бьют из танков. Осторожно! — предупреждаю ведомых и тут же бью по

танкам реактивными снарядами. Земля стремительно летит мне навстречу, отчетливо вижу мечущихся

фашистов. [151] Набираю высоту, а мой стрелок ведет огонь из пулемета. Смотрю, как действуют

летчики. Но что это с Киреевым? Пора выводить машину из пикирования... Что он делает?!

— Выводи, выводи! — кричу ему по радио. Но тут же замечаю предательскую струйку пламени и дыма, бегущую из-под самолета.

Вдруг горящий штурмовик огромным снарядом вонзается в скопление вражеских танков и автомашин.

Выплеснулось, покатилось, полилось вдоль колонны оранжево-белое пламя — и запылал на лесной

дороге гигантский костер.

Эх, Киреев, Киреев! Как же это случилось? Дорого заплатит враг за твою гибель! И пятерка самолетов

снова устремляется в атаку.

Последний заход. Я долго смотрю на высоко взметнувшееся над лесной дорогой пламя. То пылает сердце

бесстрашного юноши — моего ведомого, для которого этот боевой вылет стал полетом в бессмертие.

...Весть о подвиге отважного сокола облетела весь фронт. Политуправление посвятило ему специальную

листовку, в которой рассказывалось о героическом поступке комсомольца Николая Киреева,

повторившего подвиг экипажа капитана Гастелло. Вместе с Киреевым погиб и его воздушный стрелок

Сафонов, тоже до конца выполнивший свой священный долг перед любимой Родиной.

Однажды перед вечером у командного пункта нашего полка появился худощавый, вылощенный,

причесанный «под фюрера» немецкий летчик в сопровождении конвоира-пехотинца, вооруженного

винтовкой.

Увидев вышедшего из землянки офицера-авиатора, конвоир скороговоркой выпалил:

— Товарищ майор! Примите под расписку этого фрица. Ваш один «горбатый», — простите, ваш

штурмовик — так «юнкерсу» влепил, что он сразу свечой запылал. Только этот, — конвоир кивнул на

офицера, — с парашютом успел выпрыгнуть. Ну, мы его с сержантом и сцапали. Наш командир велел к

вам его доставить. Только, говорит, расписочку возьми, что сдал его в надежные руки. Так вы, пожалуйста, примите этого душегуба...

Немец поднял голову и высокомерно произнес: [152]

— Я есть официр! Я буду требовайт... — и, торопливо расстегнув кожаную куртку, под которой блеснули

кресты, стал доставать из нагрудного кармана какой-то документ.

— Требовать будем мы! — перебил гитлеровца майор Стрельцов. — А пока что поговорим кое о чем.

— Я ничего не буду сказать! — истерически выпалил пленный. — Я зольдат, я давал присяга майн

фюрер!..

— Ну, что ж — можете не говорить. Только это будет нами учтено. Часовой! — позвал Стрельцов

солдата. — Отведите пленного пока что на «губу».

— Вас ист «губа»? — глаза гитлеровца расширились, растерянно забегали. — Я не хочу «губа»!

Международна конвенция э-э...

— О конвенции вспомнил, шкура! — не удержался подошедший к КП Дмитрий Жабинский. — А бомбы

швырять на санитарный поезд, а раненых расстреливать — тогда о конвенции не думал?!..

Дмитрий покраснел, глаза его налились кровью, кулаки сжались.

— Успокойтесь, он сейчас по-иному заговорит! — шепнул Дмитрию Стрельцов.

Гауптман понял, что проиграл, и низко опустил голову.

— Я буду шпрехен... Что надо коворить? У меня в фатерланд есть маленькие киндер, — словно бы