Об аварии на Чернобыльской АЭС

По дороге я Щербине рассказывал историю аварии в «Три-май-айлен», подробно. Вот что я в полёте делал, я ему рассказывал что было в «Три-Май-Айленд» в Америке, какие там события происходили, какие мероприятия.

А мероприятия там были простые – они все разбежались и три года не подступали к этой станции в «Три-Май-Айленде», так, что все мероприятия «Три-май-айловские». Но на самом деле три дня они боролись с тем, чтобы не взорвался водородный пузырь. Вот они, так сказать, обдували водородный пузырь. Обдули, закрыли всё и три года никто даже не приближался к станции. У них там погибло

17 человек, у американцев. Но не во время аварии. Во время аварии никто не погиб, не облучился, а в панике.

У них началась в городке паника. Они рванулись на автомобилях самоэвакуацию делать и в процессе эвакуации 17 человек там в автомобилях погибли – так они драпали – американцы.

Вот я в ЩЕРБИНЕ в самолете рассказал эту историю.

Прилетели в Киев. В Киеве, во главе с ЛЯШКОМ – руководителем Правительства Украинского. Огромная толпа чёрных лимузинов. Лица мрачные. Что происходит, нам никто ничего объяснить не мог.Сказали, дела видимо плохи. Сели мы на эти автомобили и поехали туда. Дорога была мрачная. Информации конкретной никакой нет. Поэтому и разговоры такие, знаете – да – нет. Я ехал с в одной машине с Председателем Киевского облисполкома ПЛЮЩЁМ, который вошел в состав Правительственной комиссии то же. Какой там особый мог быть разговор?

Причем, вот, мера безграмотности нашей и мера непонимания того, что произошло выражалась, например, в таких фактах. Что я, например, даже, успев заскочить домой, предупредить жену, что я у уезжаю в командировку. Но как я был на активе в лучшем своёь мундире, так сказать, в лучших своих одеждах и т д., так я и тронулся туда.

(слова Адамовича А.: «Но Вы же понимали?»)

Да, вот я. Вот на столько нас запутали масштабом аварии. Понимаете? Насколько я не представлял, вот по этой информации, масштаба аварии. А я ведь их не одну аварию…, слава Богу 180 рентген во мне сидел до этого на всяких разных случаях и как себя вести и т д. я знал. И та же кавалькада чёрных машин: Чайки и прочие ехавшие туда, это то же мера знания, понимания в первый день. Она об этом говорит. Потом ЩЕРБИНА, когда возвратился оттуда, на наших глазах молотком разбивал свой депутатский значёк. Ну что бы им никто не воспользовался он был на столько загрязнен (депутатский значёк) он сам лично молотком долбал его на кусочки – ничто другое не волновало. Но это так. Вообще потом был эпизод, чуть позже о нём то же скажу.

Ну вот, проехали Чернобыль. Чернобыль живет мирной жизнью тихо хорошо мирно всё очень. Приезжаем в Припять. И вот за несколько километров до Припяти, а 18 километров от Чернобыля до Припяти. И вот за несколько километров до Припяти, ну так за 8 за 7, вот тут я впервые атомную станцию не узнаю. Потому что атомная станция всегда определяется: трубы стоят из которых ничего не идет. Понимаете? Это наиболее характерный признак атомного объекта, когда стоит труба, потому что она стоит только для вытяжки воздуха из которого тянется только криптон-85, о чём я Вам говорил и ничего больше, а кругом чистота.

А тут вдруг малиновое зарево в пол-неба и, такой белый-белый пар дует из этого реактора. Ну, в общем, – это не атомная станция, – первое моё было впечатление, что я приехал не на атомную станцию.

Пдехали мы к зданию городского комитета партии в Припяти, разместились в гостинице рядом, в которой несколько дней потом в этой гостинице жили в самой Припяти, а штаб…

(слова Адамовича А.: «А людей уже убрали…, людей в воскресение вывезли…)

Нет. Мы же приехали 26 в 8 часов 20 минут вечера. И в 20 часов 40 минут, примерно, было первое заседание Правительственной комиссии прямо в Припяти в городском комитете партии. Первое заседание комиссии прошло естественно и просто.

ЩЕРБИНА распределил обязанности:

– он поручил МЕШКОВУ подобрать группу специалистов. Если нужно, вызвать из Москвы и установить причину аварии;

– мне он поручил – разработать мероприятия по ликвидации. Что делать, короче говоря. На меня легла задача выработать предложения потому что нужно делать. Предложения. Потому, что решения окончательные принимались коллективно Правительственной комиссией или лично ЩЕРБИНОЙ. Он принимал как Председатель решения. А вот готовить предложения по тому что делать, это легло на мои плечи;

– ВОРОБЬЁВ Евгений Иванович – бывший заместитель Министра здравоохранения, которого потом то же убрали, его проблема была такая – определить количество облученных людей, их судьбу и все что связано с людьми – что делать;

– и местные власти были членами Правительственной комиссии, вот, скажем, Председатель облисполкома ПЛЮЩЬ – их задача была связана с тем, чтобы подготовиться к эвакуации. Слова такие были произнесены сразу же, прямо: «Подготовиться к эвакуации» и выполнять распоряжения, вот те, которые выработаю я, – по ликвидации последствий аварии. Первое, что нужно было сделать, – сделать разведку. Потому, что дозиметрическая служба, то же, кстати говоря. Тут я в сторону немножко шагну и скажу, что дозиметрия отвратительно была поставлена. Дозиметристы с приборами, вместо автоматов. Казалось бы, должны быть кругом там, как я пишу в предложениях:

– на самой станции – первый круг,

– в километре – второй круг,

– три километра и 10 километров – круг,

Кругом там через сотню метров – автоматы, которые дают звуковые и световые сигналы в случае превышения доз.

(слова АдамовичаА. «ДП-5…»)

Да. Но и ДТ-5 то тогда ещё не было там в достаточном количестве, когда мы приехали. Поэтому главную работу взял на себя АБАГЯН Армен Артоваздович директор института ВНИИ АЭС (Институт атомных электростанций Минатомэнерго теперешнего, а тогда Минэнерго)

(слова Адамовича А.: «АБАГЯН…»)

Армен Артоваздович, хороший мужик. И, чуть позже, прибыл такой ЕГОРОВ из АДАМОВСКОГО института, но он прибыл на сутки или двое позже. Вот они начали проводить. Потом появился ПИКАЛОВ со своей службой. Вот началась дозиметрическая разведка.

Но, 26-го вечером всё мы делали приблизительно. Но уже 26-го стало ясно, мы установили, что реактор разрушен, и 26-го в 11 вечера собралось ещё раз заседание Правительственной комиссии и она рассматривала два вопроса:

– первый вопрос – о населении.

И тут возникла у нас острая дискуссия: СИДОРЕНКО Виктор Алексеевич, который был то же членом Правительственной комиссии от Госатомэнергонадзора, – он, главным образом, и я, его поддерживая, настаивали на немедленной эвакуации населения.

Медицина возражала. Но здесь всё дело связано с тем, что порядки у нас были установлены следующие:

– право на эвакуацию дает Минздрав СССР. Не, скажем, Совет Министров там, не ЦК КПСС, а Минздрав СССР;

– а правила, которые они до этой аварии выработали, заключались в следующем, кстати международных правил вообще нет до сих пор. А Минздрав выработал такие правила:

– если есть опасность человеку – сразу, или в течении некоторого времени получить 25 бэр нагрузку дозовую, то тогда местная власть ИМЕЕТ ПРАВО (имеет право, а не обязана) осуществить эвакуационные мероприятия;

– если есть вероятность дозовой нагрузки – 75 бэр и больше, то тогда местные власти ОБЯЗАНЫ осуществить эвакуацию.

Значит, если нет угрозы 25-ти бэр, то эвакуацию никто не имеет право проводить. Между 25 и 75 бэрами – это дело местных властей. Ну и выше 75 бэр – это обязательное условие.

Вот такие правила санитарные к тому моменту существовали.

Непосредственные замеры в городе Припять, а взрыв произошел такой и таким образом, что Припять обошло с двух сторон.Понимаете?

(слова Адамовича А.: «И пошло на Белоруссию».)

На Белоруссию – одна часть и вторая часть пошла на Украину, но в другую сторону. И Припять оказалась, вот на момент взрыва самого, она оказалась чистой. И там и 10 бэр не набиралось.

Поэтому медики оказались в затруднительном положении. По их правилам они не имели права, на основании тех данных, которыми к 11 вечера располагали, объявлять какую-то эвакуацию.