Десять десятилетий

Вспомнив о Демьяне Бедном, вполне естественно, хочется сказать о нем подробнее.

Демьян Бедный — Ефим Алексеевич Придворов, личность, бесспорно, любопытная, незаурядная и весьма колоритная. Еще в дореволюционной ленинской «Правде» он начал писать сатирические стихи и басни, подписывая их «Демьян бедный, мужик вредный». В стихах этих истинная поэзия, как говорится, «и не ночевала», но написаны они были бойко, хлестко, доходчиво, смешили и запоминались. Эти качества остались характерными и для всего последующего многолетнего поэтического творчества Демьяна. То была, по существу, облеченная в отличную ремесленно-стихотворную форму злободневная публицистика с лихо зарифмованной партийной агитацией и пропагандой. Но от него большего и не требовалось. А в первые годы советской власти и Гражданской войны частушки и песни Демьяна Бедного распевались по всей стране и на всех фронтах, на которых он появлялся с большой помпой. Отдельным приказом Троцкого он был награжден боевым орденом Красного знамени. Популярность его росла. Его именем стали называть фабрики, заводы, колхозы, целые города. На страницах «Правды», центрального органа партии, систематически печатались его стихотворные фельетоны, памфлеты, басни, эпиграммы на самые разнообразные темы.

Надо заметить, что Ленин при всех своих давних дореволюционных симпатиях к пролетарскому «поэту-самородку» достаточно критически относился к поэтическому уровню его писаний.

— Грубоват, — как известно, сказал он Горькому. — Надо быть впереди своего читателя, а он — за ним.

Между прочим, довольно странно звучит для пролетарского писателя фамилия Придворов. Фамилию эту объясняли тем, что мать Демьяна, женщина дородная и статная, работала на кухне в Царскосельском дворце и пришлась по душе Александру III, «царю-миротворцу». Кстати сказать, я не помню, чтобы Демьян когда-нибудь и что-нибудь говорил о своем отце. А о матери отзывался весьма нелестно. Я слышал своими ушами, как на каком-то праздничном собрании рабочих типографии приглашенный почетным гостем Демьян, рассказывая свою несложную биографию, изрек простодушно, «по-мужицки»:

— А мать моя, дорогие товарищи, была б…ща, — что вызвало некоторую растерянность у аудитории, особенно ее женской части. Но таков был Демьян, который всюду воспринимался как явление цельное, уникальное и не укладывающееся в привычные рамки.

Личное мое знакомство с Демьяном началось еще в 1922 году в редакции «Крокодила». Демьян неизменно приходил на редакционные заседания, оглашая их своим богатырским смехом, придумывая темы для карикатур, и даже написал нечто вроде крокодильского «манифеста» под названием «Красный крокодил, смелый из смелых — против крокодилов черных и белых».

Не раз и я рисовал карикатуры на его сюжеты, и, наоборот, он сочинял тексты под моими рисунками. Но только лет через пять установилась наша систематическая совместная и многолетняя работа на страницах «Известий». Произошло это вскоре после того, как в кресле редактора «Известий» грозного и высокомерного Юрия Михайловича Стеклова сменил демократичный и приветливый Иван Иванович Скворцов-Степанов, большевик «старой ленинской гвардии», и весьма прохладные отношения между редакциями «Правды» и «Известий», двух главных газет страны, сменились нормальными дружескими. И вот однажды, выйдя из редакторского кабинета, Иван Иванович с таинственно-торжественным видом сказал:

— А знаете, кто скоро будет печататься в «Известиях»? — И, выдержав многозначительную эффектную паузу, возвестил: — Демьян Бедный!..

Потом, полюбовавшись нашим неподдельным изумлением, добавил:

— Да, Демьян Бедный. Он согласился. И я договорился с Марьей Ильиничной. Она не возражает.

И Демьян Бедный действительно появился на страницах «Известий», что произвело в журналистских кругах настоящую сенсацию — ведь было хорошо известно, что Демьян, матерый, коренной правдист, ни в каких других газетах принципиально не печатается.

А еще через несколько дней у меня зазвонил телефон. Я сразу узнал этот баритон, густой и сочный.

— Это Ефимов? Алё-алё. Говорит Демьян Бедный. Алё-алё. Слухайте внимательно. Вот какое дело. Алё-алё. Вы слухаете меня?

— Да, да! — закричал я. — Здравствуйте, Ефим Алексеевич! Слушаю!

— Так вот. Я сегодня сдаю в «Известия» стихотворение ко дню МОПРа [1]. Хочу, чтобы вы сделали к нему рисунок. Сейчас я вам его прочту. Алё-алё.

— Да, да, Ефим Алексеевич! Конечно! С удовольствием! Буду очень рад.

— Ну так вот, — зычно откашлявшись, проговорил Демьян, — слухайте внимательно:

Неторопливо и вкусно скандируя строки, время от времени перемежая их вопросительным «алё-алё?», Демьян прочел мне все стихотворение. Оно представляло собой изложение древнегреческой легенды. Ушедший из дома сын дважды на протяжении ряда лет возвращался к отцу — сначала богачом, а потом мудрецом, но оба раза отец отказался признать его величие. И только когда в третий раз он возвратился в отчий дом вырванным из неволи узником, только тогда:

— Алё-алё, — сказал Демьян, закончив чтение легенды. — Как?

— Очень здорово, Ефим Алексеевич, — ответил я немного растерянно. — Сильная вещь. Но… Как бы вам сказать… Это ведь не сатира. К этому карикатуру не нарисуешь.

— И не надо карикатуры. Зачем? Надо сделать красивую, хорошую иллюстрацию. Нарисуйте старика отца, Клеона. Серьезно, благородно, без всякого шаржа. А на заднем плане изобразите Афины. Храмы там, колоннады всякие… Этакими тонкими, знаете, штрихами. Как фон. Алё-алё? Вы слушаете?

Я пытался возражать:

— Уверяю вас, Ефим Алексеевич, не получится это у меня. Вот если понадобится карикатура…

— В другой раз понадобится и карикатура. А сейчас я очень прошу вас не отказываться. Алё-алё…

Я понял, что сопротивляться бесполезно. Иллюстрацию к легенде я с невероятными муками осилил и даже, как хотел того Демьян, изобразил на заднем плане Афины тонкими штрихами. Рисунок вместе со стихотворением Демьяна под названием «Великий подвиг» был напечатан на первой странице «Известий» 18 марта 1927 года.

Не прошло и трех дней, как Демьян позвонил снова. Он был радостно возбужден.

— Алё-алё! Ефимов? Демьян Бедный говорит. Вот и карикатура понадобилась! Быстро за работу! Мне только что звонил Иван Иванович: Шанхай взят! Я сажусь за стол стихи писать. А вы давайте готовить рисунок.

Освобождение Шанхая кантонской революционной армией под командованием Чан Кайши (впоследствии Сталин объявил его предателем китайского народа и врагом коммунизма) 21 марта 1927 года было, как известно, кульминационным событием первой гражданской войны в Китае. Мое поколение помнит, с какой радостью была встречена эта весть советскими людьми, следившими за борьбой в Китае с неослабевающими вниманием и волнением.

Я не стал долго раздумывать над сюжетом рисунка и, не мудрствуя лукаво, изобразил ликующего китайского революционного солдата с винтовкой в руках, над которым победно реяло одно-единственное слово «Шанхай!». Тут же был нарисован (еще со спины) в растерянности и злобе схватившийся за голову Остин Чемберлен.

Под карикатурой был напечатан текст Демьяна, начинавшийся так: