Михаил Орлов

«1812 года, ноября 19.

Приближаясь с армией к городу Борисову, я весьма затруднялся, не имея известий от адмирала Чичагова с 24 октября, почему решился послать из Копыса Вашего Императорского Величества флигель-адъютанта Кавалергардского полка поручика Орлова с отрядом казаков для открытия с ним сообщения. Поручик Орлов должен был перерезывать почти всю неприятельскую армию, следовавшую на небольшом расстоянии. Он принуждён был ночевать среди французских войск, но, невзирая на все сии затруднения и опасности, он выполнил своё поручение с весьма похвальным успехом. Быв свидетелем переправы неприятеля через Березину и зная обстоятельства происшествия в армии, я отправляю его к Вашему Императорскому Величеству со знаменем, доставленным мне от адмирала Чичагова.

Поручик Орлов обращал всегда на себя внимание как отличными познаниями, так же и особенными дарованиями к военному ремеслу. Повергая его к стопам Вашего Императорского Величества, осмеливаюсь всеподданнейше испрашивать для него производства в следующий чин.

В формулярном списке указано: «…был послан с лёгким отрядом для открытия сообщения с армией г. адмирала Чичагова, что исполнил, прошедши сквозь неприятеля, и соединился с Молдавскою армиею во время нападения французов на оную» ^{168}.

Под «нападением», очевидно, имеются в виду боевые действия 16 ноября.

Вдаваться в подробности не будем: о Березинской переправе и неудаче выполнения того самого плана, о котором говорилось выше, написано очень и очень много. За то, что не удалось окончательно разгромить отступающие остатки La Grande Armée, историки ругают адмирала Чичагова, ругают генерала Витгенштейна, подозревают некий умысел фельдмаршала Кутузова… Однако не надо забывать, что противоположной стороной руководил великий Наполеон, переиграть которого было не так легко, как считают сегодня некоторые.

Итак, после Березинской переправы Михаил Орлов отправился в Петербург, где, уже 2 декабря, государь наградил его внеочередным — как следует из формуляра — чином ротмистра и разрешил отдохнуть в столице. А сам Александр I через пять дней, 7 декабря, убыл к армии, победоносно заканчивавшей Отечественную войну…

Между тем Петербург уже праздновал изгнание неприятеля из России. Недавно ещё столичные жители пребывали в тревоге и ожидании, боялись возможного манёвра наполеоновской армии на север, рукоплескали победам графа Витгенштейна, наречённого «Спасителем Петербурга», скорбели о бородинских потерях, были потрясены московским пожаром… Теперь всё переменилось, и Михаил попал в атмосферу нескончаемого праздника: балы, званые вечера, театральные представления, дружеские встречи. Флигель-адъютант императора, кавалергард, георгиевский кавалер — он мгновенно стал в Петербурге знаменитостью. Когда он давал согласие куда-то прийти, то хозяева созывали гостей «на Орлова», и никто не спрашивал — «которого?».

— Вас хочет видеть Princesse Nocturne [115], — сообщил Орлову князь Пётр Вяземский. — Она просила передать вам своё приглашение.

Камер-юнкер и известный поэт, князь недавно вернулся из ополчения, в котором состоял в чине поручика. При Бородине он исправлял должность адъютанта бесстрашного генерала Милорадовича и за храбрость был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени с бантом.

— Когда она хочет меня видеть?

— Странный вопрос! Конечно же ночью!

Кто в Петербурге не знал княгини Голицыной [116], не пленялся дивной её красотой и не слыхал о пророчестве цыганки, что красавице суждено умереть ночью, во сне? Княгиня решила обмануть судьбу, обратив полночь в час полуденный, и в ту самую пору, когда Северная Пальмира погружалась в сон, принимала у себя гостей…

Чуть ли не в тот же вечер Орлов отправился к Princesse Nocturne, которая жила на Миллионной улице, неподалёку от Мраморного дворца, некогда подаренного императрицей Екатериной князю Григорию Орлову. Отыскать дом Голицыной было совсем не трудно: единственный по всей улице, он сиял огнями, у парадного подъезда стояли возки, сани…

Княгине, с которой Михаил повстречался впервые, было уже немного за тридцать, но она — в особенности при свете свечей — казалась юной, словно и не было в её жизни многих тяжких испытаний… Совсем молодой девушкой, по воле императора Павла, пожелавшего её облагодетельствовать, она была выдана замуж за очень богатого, но совершенно не интересного ей князя Сергея Голицына. Брак этот оказался неудачным и скоро распался, однако развода муж не давал, а потому Евдокия не смогла соединить свою судьбу с любимым — флигель-адъютантом князем Михаилом Долгоруковым. Быть может, всё вскорости и сложилось бы — князь относился к кругу так называемых «молодых друзей» императора Александра I, генерал-адъютантом которого он стал, однако в 1808 году, в Шведскую кампанию, Долгоруков был убит в бою у Иденсальми. Через два дня после гибели князя к армии был привезён указ о присвоении ему чина генерал-лейтенанта, назначении командиром корпуса и награждении орденом Святого Александра Невского. Через месяц Долгорукову должно было исполниться 28 лет.

— Я рада вас видеть, Орлов! — просто сказала ему хозяйка. — И не потому, что ныне о вас твердит весь город — сейчас, когда общие помыслы устремлены к армии, хочется знать о происходящем как можно больше. Кто, как не вы — герой, один из храбрейших…

Михаил пытался возразить, но княгиня не дала ему этого сделать:

— Ах, молчите! Не нужно…

Это получилось так естественно, что ротмистр, не чувствуя и тени неловкости, покорился воле очаровательной женщины.

— Рассказывайте, прошу вас! — продолжала она. — Рассказывайте обо всём, что сочтёте нужным. Я буду вашей самой внимательной слушательницей!

В эти дни его постоянно просили рассказать о боях и партизанских диверсиях, о Смоленске и Бородине, о встрече с Наполеоном, о Кутузове и Барклае, о знаменитых партизанах Дорохове, Давыдове, Фигнере… Слушали внимательно, но потом начинали задавать нелепые и пустячные вопросы, высказывать собственные дилетантские суждения. Но здесь, в гостиной, обставленной по-русски, красиво и изящно, его не отвлекали банальностями. Правда, кто-то из гостей хотел что-то возразить — но княгиня тут же сказала ему:

— Оставьте! Что вам известно? — и просила Орлова продолжать.

Ротмистр говорил о том, о чём никогда не рассказывал в петербургских салонах: о трудностях отступления, о крестьянах, сжигавших свои избы и нивы, о клятве семёновских офицеров, о вынужденной жестокости партизан, о французских солдатах, замерзавших у потухших костров, о русских воинах, порой отдававших последние свои ломти хлеба беспомощному неприятелю…

— Сколь же велик наш народ, ежели в самых низах его возможно подобное благородство! — воскликнула княгиня, коснувшись руки Орлова. — Вы возвращаетесь к армии?

— Разумеется, и весьма скоро.

— Я надеюсь, вы ещё навестите меня?

— Обещаю! — отвечал Михаил, поднося к губам тонкие пальцы Голицыной.

Лишь тут они заметили, что остались в гостиной одни. Гости потихоньку разъехались — возможно, прискучившись слушанием рассказов о «непарадной» стороне войны…

Орлов был влюблён. Разумеется, он не писал таких стихов, как через пять лет напишет о княгине Голицыной поэт Александр Пушкин:

Но, очевидно, под этими стихами он охотно бы подписался… Кажется, Евдокия Голицына смогла бы примирить любое пылкое сердце с кем и с чем угодно. Вот ведь и Пушкин «смертельно влюбился» (это его собственные слова), едва выпорхнув за порог Лицея…