Мэрилин Монро. Страсть, рассказанная ею самой

Он не учил меня, как Наташа, жестикулировать, старательно артикулировать, произнося слова, выражать эмоции движением глаз или мышцами лица. Чехов учил проникать в суть роли, вживаться в нее, считая, что тогда придет и нужный жест, и выражение глаз.

Мы читали очень серьезные пьесы, разбирали рисунок ролей, их значимость и то, как можно сыграть ту или иную роль или сцену. Глядя на него, я понимала, что настоящее искусство актера божественно, одну и ту же фразу можно обыграть десятком способов, одной и той же сцене придать разное звучание в зависимости от видения актера или режиссера. Каждое слово, каждая мелочь приобретала глубокий смысл.

– Выбирайте во фразе главное слово, то, которое определяет ее смысл, и именно его произносите с нажимом, чуть громче, чем остальные, чуть более акцентированно. Так и в рисунке роли. Определите основополагающую черту характера, сделайте акцент на ней, тогда будут понятны все остальные оттенки.

Чехов говорил, что в сцене нужно определить акцент, тогда она перестанет быть набором фраз, приобретет осмысленность. Конечно, при условии, что в ней этот смысл есть изначально.

Мы репетировали, проходя отдельные сцены отдельных ролей, и первой пьесой был «Король Лир». Я хорошо помню свое потрясение, когда Миша, не гримируясь, не переодеваясь, даже не вставая со стула, вдруг превратился в короля Лира! Тогда я воочию увидела, что значит вживаться в роль, что значит играть по-настоящему. Сам он говорил, что это характерно для Московского театра. Тогда о Москве и России рассказывали такие ужасы, что я не рисковала даже мечтать о том, чтобы когда-то побывать в этом театре.

Чехов спорил с системой Станиславского, хотя у него же учился. От Наташи я уже знала об этой системе и считала ее совершенно правильной, но Миша говорил, что актер должен не вытаскивать из себя личные чувства, демонстрируя их в роли, а, напротив, перевоплощаться и жить чувствами самого образа, тогда станет возможно талантливо играть любые роли, а не только близкие собственному характеру актера.

Я пыталась размышлять и не могла понять, кто же прав, но, глядя, как играет Чехов, понимала, что он. Миша в любой роли был так органичен, что казалось, это он рожден Гамлетом или Лиром, пылким Ромео или простым рабочим парнем с мозолистыми руками.

Но главное – Чехов вселил в меня уверенность в собственных силах. Он говорил, что я прекрасный пластический материал, очень восприимчива и могу научиться многому, но театр не для меня, нужно сниматься в кино, вот только не играть что попало. Когда я приносила сценарии со своими ролями, Чехов впадал в ярость:

– Да что же они на студии делают?! Они что, не понимают, что Вы можете играть серьезные роли?!

Конечно, я создавала Чехову немало проблем своей несобранностью и опозданиями. У него не было возможности и желания ждать меня, если я задерживалась, а мне никак не удавалось рассчитать время, чтобы все успеть, как это умудрялись делать другие. Я извинялась, просила прощения, чего никогда не делала перед участниками съемок в Голливуде, потому что вовсе не хотела ничего доказывать Мише Чехову или наказывать его, я хотела у него только учиться. И он прощал меня, учил актерскому мастерству и жизни.

Когда Миша Чехов в 1955 году умер, для меня это стало настоящим ударом. Потерять такого друга и наставника значило куда больше, чем потерять просто учителя актерского мастерства. Он был мне вторым отцом, при том что первого я не знала.

В немалой степени под влиянием Миши Чехова я стала требовать от студии хотя бы показывать сценарии. Конечно, по контракту я не имела права выбирать, но это вовсе не значило, что меня можно заставлять играть только белобрысых дур! В конце концов неужели Занук действительно не понимал, что, предлагая мне однотипные, плохо написанные роли в пустых фильмах, попросту теряет деньги? Кажется, так.

Я не желала быть простым товаром на время, товаром, который зрителям быстро надоест, я способна на большее! Но Занук не желал со мной ни встречаться, ни даже разговаривать по телефону. Наоборот, меня отправили сниматься в новом фильме – «Река, с которой не возвращаются».

Глупый, довольно пустой фильм, но расскажу…

«Тонни сказал, что священник разрешил работать с такой женщиной, но запретил разговаривать со мной вне площадки, поэтому мать сразу же уводит его».

Эту свою записку я нашла вместе с фотографиями со съемок фильма «Река, с которой не возвращаются». По сути, фильм чем-то похож на «Ниагару», те же двое мужчин – один подлец, другой герой, хотя и с проблемами в прошлом, и моя героиня между ними. Горы, река, водопады, водовороты, природная красота и человеческие подлость и мужество на их фоне. Роль ничего собой не представляла – певичка салуна, снова блондинка, только длинноволосая, потому что времена золотой лихорадки. Та же секретарша или женщина в поисках миллионера, только сто лет назад. Песни хороши, окрестности красивы…

Десятилетний Тонни Реттинг, игравший моего приемного сына, был вынужден советоваться со священником, чтобы выйти на одну площадку с Мэрилин Монро! С первого же дня его мать, миссис Реттинг, стоило прозвучать фразе: «Стоп! Снято!» – торопилась увести своего ребенка подальше. Я думала, просто боится шума и света софитов, оказалось – меня!

Этот фильм был полон неприязни с самого начала и до конца. Все, конечно, исходило от Преминджера, тон задавал режиссер.

Я не ожидала, что могут возникнуть какие-то сложности, ведь по сюжету играла певичку кабаре, никому своей ролью не мешала и от кормушки не отталкивала. Следовало показать стройную ножку в разрезе платья – показывала, нужно демонстрировать страсть – демонстрировала. Конечно, осточертело быть светловолосой приманкой, которой привлекают зрителей к экранам, но выбора мне «Фокс» просто не оставил. Снова блондинка, снова красотка, снова вожделенная.

Сюжет незамысловат и накручен одновременно. Во времена «золотой лихорадки» в городок золотоискателей возвращается отсидевший в тюрьме за убийство человека (выстрелом в спину, кстати) вдовец Мэтт, которого играл Роберт Митчем. Некоторое время, пока он сидел, сынишку Марка опекала моя героиня Кэй, певичка местного салуна.

Забрав сына, Мэтт уезжает на свой участок, чтобы основать там ранчо, а не копать окрестности в поисках золота. Немного погодя из городка отправляются и Кэй с мужем – Харри, авантюристом и заядлым картежником, чтобы посмотреть и застолбить богатый золотом участок, только за неимением лошади сплавляясь по бурной реке на плоту. Харри участок выиграл в карты, но, скорее всего, получил обманом, потому очень торопится, пока прежний владелец не опомнился.

С «такой» женщиной Тонни запрещали общаться

Управлять плотом оба не умеют, и только случай в виде подвернувшегося на берегу Мэтта спасает им жизни. Трагедия едва не случилась прямо подле дома, где живут Мэтт с сыном Марком. Как водится, Мэтт хоть и сидел за убийство, но благородный человек, Харри мерзавец, пусть и симпатичный. Вместо благодарности он избивает Мэтта, отбирает единственную лошадь и, бросив жену, уезжает в город, обещая вернуться, но, конечно, не собираясь этого делать. Ему наплевать даже на оставленную у Мэтта Кэй и то, что индейцы уже запалили костер войны. Америка прошлого века без индейцев не Америка, нашлись они и в фильме. Мэтту, Кэй и Марку приходится спасаться от индейцев на том самом плоту, только Мэтт управляет им столь мастерски, что даже индейцы не успевают догнать.

В городе, куда они все же добираются по реке, Мэтт намерен разыскать Харри и получить с того сполна и за разбой, и за обиду. Стычка заканчивается трагедией. Кэй уговаривает Мэтта идти к мужу без оружия, что позволяет Харри попросту взять того на мушку. Понятно, что спасения нет, но в этот миг раздается выстрел от повозки – Марк спас своего отца, убив Харри в спину.