Записки русского интеллигента

Пообедав и напившись чаю из наших самоваров, которыми неизменно заведовал Сарычев, мы разбрелись по ущелью. Нагулявшись, наша компания долго сидела на развалинах Дельфийского театра или стадиона. Как сейчас вижу этот золотой вечер, слышу горьковатый запах увядающих трав и безмолвные мрачные скалы вокруг. Всё в прошлом.

Взошла полная луна, и при её каком-то зеленоватом свете, казалось, можно было читать. Наша кавалькада тем же порядком возвращалась в Итэа. «Канарис» ожидал нас. Офицеры приготовили ужин для наших руководителей. Хорошо сервированный стол с фруктами и вином стоял посреди верхней палубы. Рядовым экскурсантам раздали опять по доброму куску жареной баранины. Наши демократические чувства были задеты такой разницей, и мы, демонстративно сидя на полу и держа в руках кусок баранины, грызли его как первобытные люди. Впрочем, когда досыта наелись и опять попили чаю (пить после жары и плова хотелось страшно), настроение наше заметно улучшилось. Теперь думаешь, какие же мы были ещё дураки! И какие исключительные переживания нам были дарованы!

Далее наш путь лежал в Олимпию – место знаменитых Олимпийских игр, расположенное в десятке километров от берега, у устья Коринфского залива. Ночью «Канарис» прошёл до места, откуда по железной дороге надо было ехать, собственно, в Олимп. До отхода поезда оставалось порядочно времени, и мы затеяли купаться прямо с борта! «Канарис» бросил якорь далеко от берега. С нами на «Канарисе» были две дамы – старухи графини Капнист, которые постоянно жили в Афинах, увлекаясь археологией, но они пока не встали и находились у себя в каюте. Поэтому мы скинули наши «тропикали» и прямо с трапа стали купаться.

В Олимпии нас встретили члены Греческого археологического общества, пригласили завтракать, но сначала мы отправились на раскопки. После осмотра их наша группа побежала купаться на реку Алфей. Это небольшая, но страшно быстрая речка, берега которой были покрыты цветущими розовыми азалиями. Вода тёплая-тёплая, а течение такое быстрое, что сядешь на дно, покрытое галькой, и чувствуешь, как едешь вместе с галькой. Выкупавшись и наломав большие букеты азалий, мы бегом вернулись к гостинице, где проходил «званый» завтрак. Все уже сидели за столами. Мы поставили на стол букеты и принялись «догонять» наших товарищей.

Представители Греческого археологического общества приветствовали нас на французском языке, наши руководители отвечали им на древнегреческом, а от студентов по-новогречески говорил наш товарищ новогрек. Все тосты заливались вином, впрочем, во вполне допустимом для такого случая количестве. Студенты всей громадой пели «Из страны, страны далёкой» и «Gaudeamus» с прибавлением куплета: «Vivat clara Grecia, popuius – que eins! Vivat clara Grecia, semper sit in flore» {226}.

Потом отправились в музей. Объяснения давал профессор Мальмберг. Подогретый завтраком, Владимир Константинович с увлечением и с исключительной выразительностью рассказывал нам о прелести классических скульптур. В особенности помню, как он перед фронтоном храма Зевса, на котором изображено «Похищение сабинянок», с необыкновенной экспрессией показывал, как сладострастные кентавры хватают свои жертвы. У «Гермеса» работы Праксителя – действительно исключительного произведения из чуть-чуть прозрачного мрамора – Владимир Константинович прямо-таки пришёл в умиление и, обратившись к нам, произнёс: «Вы смотрите, ведь он совсем живой!». Из всех экспонатов самое сильное впечатление, действительно, производит этот «Гермес» и ещё летящая «Афина» – её фигура вся в воздухе, на постамент она опирается только концом плаща.

К вечеру мы опять были на палубе «Канариса», а рано утром он бросил якорь на рейде Коринфа. Море здесь очень мелкое, так что суда останавливаются на большом расстоянии от берега. От Коринфа идёт железная дорога – узкоколейка на юг Пелопоннеса мимо Микен. Мы отправились по ней в Микены. Там проведены большие раскопки, но все найденные реликвии перевезены в Афинский и другие музеи. На месте остались только знаменитые львиные ворота, фундаменты зданий. Всё это весьма древнего времени.

Далее мы по той же узкоколейке проехали в прибрежный городок Навплию, купались в прозрачной, как стекло, воде Средиземного моря. Благодаря прозрачности воды и эффекту преломления света, глубина у самого берега казалась нам не больше 40–50 сантиметров, но когда, раздевшись, мы полезли в воду, то выяснилось, что тут, как говорят, с ручками. В Навплии мы только пообедали – здесь никаких древностей нет. Видели случайно греческую тюрьму: на дне громадной четырёхугольной ямы, огороженной высокой железной решёткой, помещались несколько десятков заключённых.

После обеда отправились опять по железной дороге на раскопки Тиринфа, потом прошли пешком на раскопки Аргоса, где археологи открывали самый большой греческий театр – на несколько тысяч зрителей. Если бы мы смотрели раскопки без руководителей, то впечатления бы не получили – фундаменты и есть фундаменты. Однако все осмотры сопровождались исключительно содержательными лекциями по древнегреческой культуре. К тому же все наши руководители обладали способностью рассказывать увлекательно, и мы перед собой видели как бы ожившую жизнь людей, которых отделяли от нас несколько тысячелетий.

По дороге к Аргосу мы проходили какое-то селение, в котором происходило самое радостное в году действие – из собранного винограда выжимали вино. Я первый и единственный раз в жизни видел классический и, вместе с тем, архаический способ выжимки виноградного сока: на столбиках высотой метра полтора помещается большой (4 квадратных метра) ящик с щелястым полом, а к нижней части ящика прилажена деревянная воронка, под которой стоит бочка. Виноградные грозди загружают в ящик, и три-четыре грека с засученными выше колен штанами с ожесточением топчут сочный виноград – мутный сок стекает через воронку в бочку. Виноград был и белый, и красный – штаны с рубахами у рабочих были забрызганы точно кровью. Милейший Александр Иванович Анисимов, впоследствии крупнейший специалист по церковной живописи, который шёл рядом со мной, демонстративно упал ко мне на грудь и с пафосом воскликнул: «Володя, зачем я пил вино!». Надо сказать, некоторые любители выпить уверяют, что особенно тонкие по вкусу вина так именно и должны приготавливаться: при этом способе выжимания не раздавливается ни одна виноградная косточка.

Ночевали мы опять на палубе «Канариса». На следующее утро было назначено посещение раскопок в старом Коринфе. Наша группа заленилась, и мы провели день на берегу залива. У меня и до сих пор есть некоторые угрызения совести, что я не выполнил всю программу. Мы бездельничали весь день. Купались в тёплых водах Коринфского залива. У берега очень мелко – можно по песчаному дну по пояс в воде идти десятки саженей. Накупавшись, мы зашли на изюмный завод, где нас угощали сушившейся коринкой и дали с собой этого угощения. Было жарко и совершенно тихо. Пообедали мы в каком-то кабачке.

Наши вернулись из экскурсии. Руководители угощали ужином офицеров «Канариса» в ресторане на берегу залива. К вечеру поднялся сильнейший ветер. Часть команды, доставившая офицеров на берег с вёсельным катером, находилась тут же, но перевозить нас они не соглашались – не получали такого распоряжения от своих командиров. А те в это время угощались и о нас как будто забыли. Молодёжь начала волноваться – вот-де нас бросили, а сами пируют! Тогда я с кем-то из нашей группы пошли искать наших стариков и офицеров «Канариса». Найти их было не трудно: новый Коринф – не больше нашей Лопасни. Всё утряслось. Команде было сейчас же приказано перевозить нас на «Канарис». Правда, лодки подбрасывало, как мячики, – волна короткая, а команда малоопытная. Наконец перебрались на борт. На верхней палубе спать было невозможно – ветер буквально рвал постели и одеяло (вернее – простыни, так как было очень тепло). Кое-как примостились: кто спустился на нижнюю палубу, а кто подыскал местечко, где не так рвало ветром, на верхней. Я сначала спустился на нижнюю палубу, но спать там было невозможно из-за духоты, и ночью я опять поднялся наверх. Ветер вскоре унялся. Луна заливала светом залив. Старики и офицеры вернулись с берега. Я так крепко уснул, что не слыхал, как подняли якорь, как прошли канал, проснувшись лишь тогда, когда «Канарис» подходил к Пирею.