Соня рапортует

И вот я впервые одна собрала свой передатчик, с тревогой думая, удастся ли мне наладить связь. Устанавливать контакт с кем-либо из официальных советских представителей нам было запрещено. Вспомнив, как действовал Эрнст, я поместила передатчик в пустой патефонный ящик.

В памяти живо встает та ночь, когда впервые в этой квартире я при тусклом свете вновь взялась за ключ, нижней частью которого служила все та же старая добрая китайская линейка с выведенным на ней чудесным изречением. Эта вещица путешествовала со мной по белому свету, а сейчас используется для вычеркивания длиннот — надеюсь, всех! — в моей рукописи.

Я посылала вызов в течение двух минут, настроила приемник, и — о блаженное чувство облегчения! — сразу же пришел ответ. Я настолько обрадовалась, что, подтверждая получение ответа, поспешила и напутала: прежде со мною такого никогда не случалось.

Само собой разумеется, как только мы оказались в Польше, я заинтересовалась ее экономикой и политикой. Я сочла бы неестественным нежелание поближе познакомиться со страной, где я жила, не говоря уже о том, что такое знакомство было важно для нашей работы. Кроме того, не заинтересуйся я всем этим, мне было бы просто скучно. Я изучала польский язык и позабыла свой китайский, доставшийся мне так нелегко. Еще в Мукдене и Шанхае меня поразило, как много можно узнать от отдельных людей, если не пренебрегать таким источником информации, да и основательное изучение различных газет позволяло сделать интересные выводы. Впрочем, на первых порах мы почти не понимали польскую прессу.

Лиха беда начало! В нашем распоряжении были подходящий для работы дом, хорошая радиосвязь с Центром и сосватанный нам Зиркусом архитектор, который при условии внесения небольшой суммы был готов взять Рольфа в партнеры. Естественно, он тоже ничего не знал о том, чем мы занимались. Но оставалась одна трудная проблема: у нас по-прежнему не было постоянного вида на жительство. Вновь и вновь нам приходилось обивать пороги, просить, доказывать, сносить издевательское обращение, вежливо и терпеливо вымаливать продление срока визы.

Из письма родителям:

«…Годичной визы еще нет. Снова мы получили лишь временную. Рольф должен почти ежедневно наведываться в управление по выдаче виз и уже обзавелся прекрасными связями, например послал туда в качестве поручителя нашего знакомца Зиркуса. Все твердят нам, как это трудно, а без визы Рольф не может как следует работать».

Четыре недели спустя:

«…Наше дело — в который раз — должно решиться на днях. Рольф наверняка раз сорок, я не преувеличиваю, побывал во всех мыслимых инстанциях».

Рольф в этой ситуации вел себя замечательно. Не знаю, смогла ли бы я держаться так спокойно и умно, имея дело с полуфашистскими властями.

Так или иначе, промаявшись несколько месяцев, мы наконец получили визу сроком на год. Таким образом, Рольф успешно решил две стоявшие перед нами трудные задачи: получение визы и обретение легального статуса.

Кроме меня, в Польшу отправился еще болгарский товарищ, которого я встречала в Москве. Он обосновался в Катовице или Познани и должен был установить связи в Силезии, а также создать в самой стране разведывательную группу. Его жена и дети остались в Москве, и он с трудом обживался в Польше. Я встречалась с ним раз в месяц, должна была помогать ему советами и передавать его донесения в Центр. Его работа тогда только начиналась, подробностей я сейчас уже не помню.

О другом контакте, который мне было приказано установить, как только мы устроимся, я дока еще почти ничего не знала.

Я и сама нелегко привыкала к новой обстановке. Из письма домой: «…Варшава нам нравится, но по сравнению с Китаем Европа скучна».

Я жила оторванная от всего, что в течение пяти лет занимало все мои мысли и чувства, а полноценной замены не было. С Рольфом мы жили как два товарища, ни разу не поссорились, у нас был наш сын и общие интересы, но я чувствовала себя подавленной, а Рольфу наверняка приходилось еще тяжелее.

Незадолго до рождения ребенка мне пришлось поехать в Краков, чтобы увидеться с болгарским товарищем. Краков — прекрасный город, и меня всегда радовали такие поездки. Я посещала замок, церкви и… магазины тканей. Однако я быстро уставала. Мне не оставалось ничего другого, кроме как вернуться в маленький нетопленый номер на третьем этаже гостиницы. Я пыталась справиться с плохим настроением и думала, как жаль, что рождения моего ребенка не ожидают с радостью два человека. Из моего номера я могла видеть дом напротив. Какой-то мужчина стоял у окна, повернувшись в профиль. Внезапно в его объятия скользнула девушка… Счастливые!

27 апреля 1936 года в клинике «Опека» по адресу: Варшава, Хмельна, 35, родилась моя Янина. Это был здоровый, прелестный ребенок. 1 мая, когда Нине исполнилось четыре дня и ее принесли ко мне в комнату для кормления, с улицы внезапно донеслась музыка. «Интернационал»! Незаконная демонстрация! Я встала и с ребенком на руках подбежала к окну.

Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это была главврач, доктор Украинчик. Она посмотрела вниз, на улицу, и тихо сказала: «Там мои дочери».

В последующие годы я иногда спрашивала себя, не нашли ли ее девочки свой конец в Варшавском гетто?

Рождение Нины обошлось благополучно. В день очередного выхода в эфир я смогла покинуть клинику и добавила к своей ночной радиограмме короткое известие о том, что у меня родилась дочка.

Из письма родителям, 14 мая 1936 года

«…Вы просто не можете себе представить, какое это блаженство: вернуться из города и увидеть в лесу перед домом детскую колясочку…

…Миша в восторге от сестренки и радуется, когда я с ним. Сегодня я ему говорю: «Ладно, давай полентяйничаем». А он: «Что такое лентяй, я знаю, но при чем здесь чай?» Олло — чудесная помощница и без ума от Янины.

Рольф по горло занят конкурсной работой, которую он делает для другого архитектора. Так что славы тут не предвидится, но, во всяком случае, будут какие-то деньги».

Присутствие Олло избавило меня от огромного нервного напряжения. Как часто во время моей работы в Китае жила я в тревоге и волнении за Мишу, а ведь теперь у меня на руках было двое. Однако на этот раз вспыхнул конфликт, масштабов которого я тогда еще не сознавала.

Вот что писала я родителям:

Май 1936 года

«…Миша привык исключительно ко мне и ни в какую не желает признавать Олло. Нередко он предлагает ей вернуться назад, в Лондон, так как теперь Олло часто возится с ним вместо меня. Он ревет, грубит, но моментально начинает сиять, как только я вхожу в комнату. Дело дошло до того, что Олло в конце концов ударилась в слезы. Еще бы: она нарадоваться не могла на этого ребенка, а сейчас не может завоевать его любовь».

Как выяснилось, в Польше свидетельство о рождении выдается только крещеным детям, так что пришлось нам с Яниной отправиться в церковь. Юргена, навестившего нас в июле 1936 года, я упросила быть крестным отцом, а крестной матерью стала Олло. Мы смеялись до упаду, когда обнаружили, что в церкви переврали профессию Юргена: вместо «статистик» написали «статист».

В день моего возвращения с Яниной из клиники домой нас ожидала еще одна большая радость. В гости к нам приехал Вальтер из Шанхая. У него был отпуск, который он проводил в Европе, и несколько дней Вальтер прожил у нас. Я не расспрашивала его о подробностях работы, да и он не задавал мне вопросов. Мы говорили о политическом положении в Шанхае и Польше, он рассказывал о знакомых. Приятная была встреча. После этого я его больше не видела.

В случае со вторым «контактом», установленным мною по поручению Центра (это было еще до рождения Янины), речь шла о группе товарищей в Данциге. Я несколько раз ездила к ним, а зимой 1936 года получила задание на несколько месяцев перебраться в Данциг, чтобы лучше помогать группе. Сообщения от группы Центру и наоборот я передавала и раньше.