Здравствуйте, Эмиль Золя!

Да, это пишет настоящий журналист.

Пребывание Золя в Бордо подходит к концу. Незадолго до отъезда он узнает, что в типографии утерян единственный экземпляр рукописи «Карьера Ругонов», которую уже начала публиковать газета «Сьекль». Однако усилием воли он заставляет себя забыть о несчастье. 4 марта он пишет Полю Алексису:

14 марта Коко, Канар и собака Бертран — в Париже. Редкая удача: находят рукопись, которая, как оказалось, завалялась на столе корректора типографии. 18 марта «Сьекль» возобновляет публикацию романа. Золя сияет. Бедняга! В тот же самый день, на Монмартре, стаскивают с лошади генерала Леконта, волокут его в Шато-Руж, а затем в дом 6 по улице Розье, за которым теперь расположена алтарная часть церкви Сакре-Кёр. Вскоре туда приводят случайно опознанного Клемана Тома, который в июне 1848 года стрелял в толпу. И вот в саду, где расцветает сирень, воспетая в романсах, расстреливают Клемана Тома. Один солдат из 88-го полка, понесший в свое время наказание, стреляет в Леконта, и тот валится на землю, зацепившись ногой за свою большую саблю. Раздается смех. Наступает ночь.

О нет, мир еще не установлен!

Народ не приемлет ни военного поражения императора, ни политического поражения Гамбетты, ни дипломатического поражения г-на Тьера. Вопреки всем доводам разума, поднимается Калибан — прекрасный в своем пылком, хотя и бесполезном, энтузиазме. Золя находится в самом пекле. В первые дни мая его арестовывают, причем он едва не угодил в число заложников.

С 22 марта, в Версале, он снова начинает писать свои корреспонденции.

Такова декорация драматического спектакля, во время которого проницательный г-н Тьер, этот «Мирабо в миниатюре», сообщает с патологической радостью депутатам Национального собрания об успехах в борьбе с коммунарами; депутаты стучат ногами от нетерпения и приветствуют возгласами «кровавого карлика».

С одной стороны, он испытывает презрение к «парламенту — куриной гузке», но с другой — его возмущают насильственные меры, принятые коммунарами. Он между двух лагерей. Не в переносном, а в буквальном смысле. В это время происходит взаимопроникновение воюющих сторон. До 30 марта Золя ежедневно ездит в Версаль. Однажды утром, на вокзале Сен-Лазар, его задерживает солдат национальной гвардии. Золя протестует. Тогда солдат говорит ему с любезным видом:

Абсурдность всего возмущает Золя. Один обезумевший депутат в Национальном собрании требует переправить в Алжир всех здоровых мужчин! Толпа освистывает мэров Парижа, которые делают все, что в их силах, чтобы избежать самых тяжких последствий. Операции начинаются 3 апреля. Читая сообщения о победах над повстанцами, люди забывают о вчерашнем поражении.

Эти впечатления Золя записывает в Версале, и они публикуются в Париже! Абсурд! Между тем ему все труднее и труднее выполнять свои журналистские обязанности. Его материалы приобретают чисто информационный характер. Начиная с 8 апреля он уже не пишет ничего.

У Версаля Золя видел, как проводили пленных коммунаров, в разодранной одежде, полных ненависти и презрения к буржуазии, притаившейся во дворцах Людовика. Эта ненависть мучила его. Весь он как бы раздваивался. Один Золя был за мир, был согласен на поражение, а другой — загадочный и таинственный — был вместе с этими непокоренными, в горло которых впился зубами жестокий хищник Тьер. Их вели группами по пятьдесят человек к комиссару Масе. Золя вздрагивал, слыша ружейные залпы: это расстреливали пленников. Ему все еще слышался истерический хохот какой-то женщины.

Он как-то сказал Жюлю Фавру, шестидесятилетнему человеку с головой печального дога, вице-председателю правительства национальной обороны и министру иностранных дел:

Вскоре он чувствует, что не может больше оставаться в Версале. Одна зеленщица, несмотря на запрет, ездила продавать овощи в Париж. О, конечно, ради «черного рынка», а не ради любви к ближнему. Он сел вместе с ней в ее повозку. Этот эпизод описан Золя в «Чреве Парижа». Отряд версальцев задержал их. Офицер приказал крестьянке поворачивать обратно. Золя предъявил свой пропуск в Национальное собрание и отправился дальше один; он шел, держа в руке зонтик, по no man’s land [51], между заставой версальцев и Клиньянкурскими воротами. Там Золя встречает коммунаров. Свободных и непримиримых. Он называет себя. Его пропускают. Он поднимается на Монмартр. Обыватели платят по два су за место на террасе, чтобы полюбоваться зрелищем гражданской войны. Они едят колбасу. Какая-то женщина смеется, может быть, та самая, которая 18 марта смеялась на улице Розье, когда убивали Леконта и Клемана Тома. Быть может, и другая будет так же истерически смеяться, когда после ужасной «прогулки» пленников по городу толпа станет бросать камни в красивого Варлена, коммунара с лицом святого, рисковавшего своей жизнью во имя того, чтобы спасти заложников с улицы Гаксо! Золя опускается на скамью. Его доброе большое сердце ребенка обливается слезами, хотя на лице его невозмутимая маска взрослого человека.

Раздается орудийный выстрел.

Золя спускается вниз, направляясь к Батиньолю, к своему саду, где цветут розы.

Глава третья

Не без внутреннего трепета, который так не вязался с внешней сдержанностью писателя, Золя возвращается к работе над второй и третьей книгами «Ругон-Маккаров». «Сьекль» в это время возобновляет публикацию «Карьеры Ругонов».

«Эта книга о происхождении, — говорил Золя, — о происхождении Ругон-Маккаров, изложение причин, обусловивших характеры и поступки потомков этой семьи, и в то же время — самостоятельный роман». В «Ругон-Маккарах» повествуется о тяжких пороках потомства невропатки Аделаиды Фук (отец которой умер, сойдя с ума) — тетушки Диды, родившейся в 1768 году, вышедшей замуж за своего батрака Ругона, крестьянина с Нижних Альп, и избравшей после его смерти своим любовником «этого оборванца Маккара, который идет прямо, когда мертвецки пьян». Все герои «Ругон-Маккаров» в большей или меньшей степени связаны с этими прародителями — сумасшедшими и пьяницами.