Красные маршалы. Буденный

Упорный, бунтарский Ворошилов пошел путем боевика, подпольщика-революционера. «Черт возьми, что мы будем смотреть!» Уж к первой революции 1905 года он достает рабочим оружие, организует боевые дружины и в центре Донбасса в Луганске выходит в провинциальные рабочие вожди.

В 1903 году, когда еще только начинался раскол между ленинским и плехановским крыльями партии, крановщик Ворошилов, иль «Володька», как звали его в подполье, уже заявлял рабочим:

— Я, конешно, товарищи, с ленинцами!

В смазных сапогах, в кепке «шесть листов одна заклепка», в косоворотке под дешевым спинжаком, Ворошилов — яркий, нутряной оратор, любимец рабочих на массовках. Он — «свой», кровный, низовой. Он привез в Луганск 20 револьверов системы «Смит и Вессон» и в коробках из-под дамских платьев доставил браунинги, маузеры и карабины для вооруженной борьбы.

«Черт возьми, что мы будем смотреть! — кричал на массовках ленинец «Володька». — Если наседка имеет, товарищи, яйцо, а в яйце зародыш, то при нормальных условиях из яйца обязатель-но вылупится цыпленок! А зародыши революции налицо! И товарищ Ленин говорит, что надо учиться, товарищи, руководить массами! Правда, нам и револьвер и булыжник и болт и гайка все хлеб! Но не забывай, товарищи, что во время революции массы будут вооружены! И тогда мы должны будем иметь своих командиров, товарищи!» орет буйный «Володька».

Один из тогдашних слушателей, рабочий Мальцев, вспоминает, что на массовке как-то крикнул ему:

— «Володька», мы тебя назначим красным генералом!

— Далеко хватил, — ответил Ворошилов, — какой я к черту генерал! Я в этом ничего не смыслю!

Но через 15 лет «Володька» стал-таки «красным генералом от рабочих», как назвал его Сталин в нарадной речи к пятидесятилетнему юбилею военного министра.

Тогда этот головокружительный пост не снился. «Володька» был занят меньшими делами. По его приказу рабочие сожгли луганскую тюрьму. Ворошилов был арестован, но ненадолго: рабочие буквально силой вырвали «Володьку» из тюрьмы, грозя забастовкой в случае, если не освободят Ворошилова. В революцию 1905 года он стал председателем совета рабочих уполномоченных города Луганска.

А вскоре в 1906 году ничего кроме Донбасса, завода, степей и шахт не видавший, провинциал-рабочий Ворошилов отправился в первое далекое путешествие в Санкт-Петербург, на съезд партии.

«Это мое самое сильное впечатление в жизни», — вспоминает сейчас военный министр. В Петербурге Ворошилов впервые увидел Ленина и был ошеломлен. Известно, что Ленин производил на людей сильное впечатление. И «ошеломительное» петербургское впечатление Ворошилова, большевика по темпераменту, провинциала-рабочего, разумеется, законно.

«Все в нем мне казалось необыкновенным, и его манера говорить, и простота, и главное, — вспоминает Ворошилов, — пронизывающие и сверлящие душу глаза».

Встреча оказалась сильной вехой в жизни Ворошилова. Но кроме этой встречи — кряжистого, сладко любящего жизнь, и «баб», и «водочку», и песни, и пляски молодого крановщика ошеломили и потрясли блеск, дворцы, наряды, магазины — жизнь царского Петербурга.

В том же году Ворошилов двинулся дальше, на съезд в Стокгольм. А в 1907 году — в Лондон, где партия на съезде раскололась на большевиков и меньшевиков; и где донской крановщик «Володька» стал уже ярым большевиком.

И после лондонского съезда в родной Луганск Ворошилов привез оружие, хоть уж спадали волны первой революции. Но в Луганске бывшего председателя совета, буйного «Володьку» уже ждала полиция.

Рабочие прятали, переводили Ворошилова от одного подпольщика к другому. Носили скрывавшемуся в зарослях реки «Володьке» любимую «водочку» и «закусон». По все ж полиция схватила Ворошилова, и в 1908 году «Володька» пошел на три года на север в Мезенскую ссылку.

На вокзале провожавшим его «Володька» кричал:

— Не падай духом, товарищи! Мы ще вернемся! Придем! Держись, покажем ще им! «Черт возьми, чего там смотреть!»

И ничего не скажешь: через 9 лет «Володька» пришел и начал «показывать».

Не классовый, но непримиримый враг Ворошилова Троцкий характеризует военного министра России со всей убийственностью для марксиста: Ворошилов и не марксист, и не интернационалист, а национал-социалист, «крайний революционный демократ из рабочих» и «по всем повадкам и вкусам всегда гораздо больше напоминал хозяйчика, чем пролетария».

В этой характеристике не все неверно. Не совсем верно, что Ворошилов демократ. Ворошилов — русский национальный бунтарь, а бунтарь не часто равен демократу. Но что Ворошилов национален, это бесспорно. Да и откуда и как ему национальным не быть? Ворошилов воспитался не в женевских «кафешках» в интернациональной компании Троцкого, а в глуши русской провинции, в донских степях, где было много скверны, но была и жизнь подлинной России.

От этой низовой, буйной, народной России — Ворошилов. И от нее ему никуда не уйти, несмотря на всю фразеологию коминтерна и полный мундир интернационализма.

Троцкий упрекает Ворошилова в «патриотизме» во время войны и в «поддержке Милюкова — Гучкова слева». Как во всяком памфлете, и здесь палка несколько перегнута, но и это отчасти верно и законно для Ворошилова, переживавшего войну не из Америки, как Троцкий, а стоя у станка Петербургского орудийного завода, работая по 12 часов в сутки на оборону. Разница бытия всегда диктует и разницу сознания.

Но бунт, стихийность, жажда свалить «богачей» для себя, для рабочего народа, вот что жило в этом, по-звериному любящем жизнь металлисте. И когда в 1917 году петербургские улицы заволновались сначала голодными бунтами, а через пять дней страна вспыхнула страшной стихией российского разрушенья, Ворошилов сразу же схватился за этот рычаг, опрокидывающий вместе с «богачами» и «буржуями» в пропасть всю страну, всю Россию. «Черт возьми, чего там смотреть!»

В большевистском послужном списке нынешнего военного министра стоит: «…в дни февраля в Петербурге вывел на улицу лейб-гвардии Измайловский полк». Конечно, Ворошилову не мерещились тогда еще перспективы октября; их не было и у ехавшего из Америки Троцкого; они были только у торопившегося в Россию из Швейцарии Ленина, человека с «пронизывающими и сверлящими душу глазами».

Ухватившийся за сворачивающий всю русскую историю рычаг, металлист Ворошилов весной 1917 года только чувствовал, что в этом ветре закудахтала, кажется, та самая «наседка», под которой «при нормальных условиях» из яйца обязательно вылупится цыпленок. Прогноз слесаря исторически оказался правильным. Он, этот русский «цыпленок», вылупился.

Ворошилов поплыл, закружился в революционном водовороте. Он чувствовал, что это и есть единственный момент в его жизни и в истории государства, когда, держась хваткой, мозолистой рукой за рычаг революции, можно вымахнуть вместе с своим классом на вершину жизни. Рискованно? Страшно? Но — «черт возьми, чего там смотреть!».

Силы, темперамента, животного здоровья у этого слесаря не занимать стать. И в водовороте революции Ворошилов сразу же стал выплывать в партии на поверхность.

Он вывел измайловцев. Он член российского конвента — всероссийского совета рабочих и солдатских депутатов. Он встречает Ленина на Финляндском вокзале с букетом цветов. И очертя голову, зажмурив глаза, бросается сразу же за ним, свернувшим партию на путь октября, на взрыв России [27].

— Нам не надо ни парламентарной республики, ни буржуазной демократии, вся власть Советам! — кричал слегка картавящий на «р» Ленин с балкона дворца Кшесинской.

Этот путь революционного максимализма для Ленина и Ворошилова вполне законен. Они оба братья одной стихии. Только у человека с полутатарским, полурусским лицом Ленина эта «русская сумасшедчина» запакована в ученые чемоданы, а у необразованного слесаря в «черт возьми, чего там смотреть».

После октября партия бросила Ворошилова на работу в террор ВЧК. Но глава ВЧК Дзержинский, отпрыск старого польского дворянского рода, с первого взгляда на Ворошилова понял, что для «его тонкого дела» этот металлист негоден.