М. П. Одинцов

требовали к себе пропагандиста. Сейчас, перечитывая материалы партии о том, что идеологическая

работа все больше выдвигается на первый план, вспоминаю страстность наших комиссаров. По-моему, теперь с молодежью мы реже говорим столь взыскательно, с тем накалом. Отрывается иногда пропаганда

от действительности. [165]

Бывает порой так, что лейтенант и грамотен, и смел, и вынослив, и благородны побуждения его, а служба

у него не получается. В нем достоинства как бы сами по себе живут, не сплавляются в единое целое. В

итоге хоть налицо неплохая выучка, а высокой готовности к боевому применению нет, потому что нет у

него умения рационально приложить свои силы, отдать всего себя делу. .

Мы доказывали свое право командовать стремлением качественно решать задачи, которые перед нами

ставили жизнь, интересы боеготовности. И самокритично оценивали себя, если вдруг оказывались не на

должном уровне.

И наконец, не могу не обратить внимание на дисциплину, чувство долга. Гордая у вас профессия —

Родину защищать. Время неумолимо, и мы вам завещаем выполнять клятву на верность Родине. Любите

нашу Отчизну! Но любовь эта должна быть действенной, не на словах, а в поступках. Только тогда вы

сможете почувствовать удовлетворенность честно исполненным долгом, только тогда будете долго

оставаться на правом фланге жизни».

* * *

...И сегодня ничего не изменилось в распорядке его жизни. Как всегда, подъем в шесть, физзарядка по

своей, особой системе с основательной нагрузкой и бегом на большие дистанции. Легкий завтрак и — на

службу, как будто на праздник — светлый, наполненный делом, интересом. В любую свободную минутку

динамичные спортивные игры — волейбол, баскетбол, теннис. В выходные дни — охота, рыбалка.

Отлично выглядит в любом костюме. Особенно красиво облегает худощавую, подбористую, по-

юношески стройную фигуру Одинцова военная форма, подчеркивая неторопливость и точность его

движений, строгий [166] вкус и аккуратность, собранность. Серо-голубые глаза по-прежнему зоркие, серьезные, улыбка, как и в юности, широкая. И голос невероятного диапазона. Он может греметь на

митингах, заполняя площади, и звучать негромко, мягко и доброжелательно, когда идет разговор в кругу

друзей.

Смотришь на этого крепко сбитого и ладно скроенного пожилого, но моложавого человека, за быстрыми

шагами которого трудно угнаться, и не веришь: неужто уже седьмой десяток распечатал, неужели у него

уже трое взрослых детей и он уже многократный дедушка? Но и эта житейская биография ведь еще, добавим, неточная. Один день на фронте считался за три дня. В реактивной авиации год службы идет за

два. Вот и выходит, что Михаил Петрович, оставаясь молодым, прожил уже более ста лет.

— А что здесь удивительного? — отшучивается. — Я же солдат уральской породы. А это имя, как

известно, нам великие полководцы писать завещали с большой буквы.

Свое нынешнее состояние лучше всего объяснил он в одной из своих журнальных статей так: «С

твердым убеждением я это говорю... Тот, кто уверенно сделает шаг навстречу профессии защитника

Родины, тот не собьется с правильного ритма, какого бы поста ни достиг». [167]

Командующий читает Маяковского

Вспоминает полковник запаса Алексей Михайлович Шароваров — бывший работник политотдела

авиации ордена Ленина Московского военного округа:

— Весть о назначении генерал-лейтенанта Одинцова нашим командующим была встречена по-разному.

Это и естественно. По себе знаю: вхождение в должность, в коллектив — непростое и нелегкое дело. На

нового командира или политработника смотрят сотни, а то и тысячи глаз — в большинстве своем, конечно, дружески, доброжелательно, но порой и выжидательно, недоверчиво, изучающе. Своей

пословицей народ утвердил: чтобы хорошо узнать человека, дай ему хотя бы на неделю власть. И давно

уже известно, что мужество солдата — храбрость, а полководца — мудрость. Не раз отмечалось и то, что

нет в истории военачальников, создавших себе добрую славу, которые бы не были любимцами своего

войска.

Те, кто по прежней службе в других местах знали ревностное отношение генерала Одинцова к своим

обязанностям и его строгую требовательность (а таких офицеров и прапорщиков в частях и штабах было

немало), теперь ожидали, что начнет он с «крутых мер». Другие с уважением говорили: «Строг, но

справедлив». Летчики с радостным нетерпением ждали, подчеркивая в беседах, что Одинцов и теперь не

забыл кабину самолета, много летает, умеет и рассказом, и показом научить уму-разуму. Но понимали

одно: спокойной жизни не будет, внешним марафетом не отделаешься.

Новый командующий начал с объезда и облета частей и гарнизонов. Знакомясь с боевой готовностью

вверенных ему войск, объявлял сборы по учебной тревоге, присутствовал на занятиях, полетах и [168]

учениях. Все сразу почувствовали: за дело берется крепко, основательно и энергично.

Мне довелось первый раз встретиться с Михаилом Петровичем в штабе недели через две после его

прибытия в округ. Помню, пришел утром на службу за полчаса до положенного времени, будто чувствуя, что эта встреча состоится. Разделся. Приготовился к работе над лекцией. И вдруг звонок:

— Товарищ Шароваров? Одинцов говорит. Зайдите ко мне.

Гадаю: что бы это значило? Но раздумывать некогда, спросить тоже не у кого. Прибыл. Доложил.

Одинцов вышел из-за стола, поздоровался за руку. Усадил в кресло. Сам сел напротив. Стал

интересоваться политотдельскими делами. И вдруг спрашивает:

— Как вам нравится мой кабинет?

Мне уже была известна придуманная им самим поговорка: «Покажи мне твое рабочее место, и я скажу, кто ты». Да и по собственному опыту знал, что кабинет любого командира и политработника хранит

всегда отпечаток его личности. Не раз убеждался, что при достаточном воображении, стоя в любой такой

комнате, можно не только понять ее хозяина, но и узнать его рост, возраст, привычки, режим дня, увидеть

совсем незнакомого человека почти зримо. С ответом поэтому не стал торопиться. Осмотрелся.

Кабинет был просторен, но невелик, светел и прост. Окинул взглядом мебель, стены. Они говорили о

широте интересов хозяина. В больших книжных шкафах труды классиков марксизма-ленинизма, уставы, наставления. Много книг по авиационной технике, тактике, аэродинамике. На стенах картина —

среднерусский задумчивый пейзаж. На других стенах красочные планшеты со схемами воздушных

операций времен Великой Отечественной войны. Все как нельзя [169] лучше подчеркивает деловитость и

аккуратность хозяина кабинета, который, видно, уже приложил свои руки к его оборудованию.

— Кабинет, товарищ командующий, по-моему хороший, — сказал я тогда, опомнившись от

неожиданного вопроса.

Морщинки у глаз Одинцова хитровато сбежались.

— А стихи Владимира Маяковского вы знаете, Алексей Михайлович?

Генерал встал, вышел из-за стола и, прохаживаясь по кабинету, начал декламировать:

Грудой дел,

суматохой явлений день отошел,

постепенно стемнев.

Двое в комнате:

я и Ленин —

фотографией

на белой стене.

Остановился рядом и, пристально глядя в упор, спросил:

— Знаете этот стих, товарищ Шароваров?

— Так точно, товарищ генерал, — отвечаю. — Не только знаю, но и нравится мне очень это

стихотворение.

— Вот и отлично, — говорит. — Продолжайте его читать. И я продолжил:

Товарищ Ленин,

я вам докладываю

не по службе,

а по душе,

Товарищ Ленин,

работа адовая

будет

сделана

и делается уже... [170]

— Вот-вот. Все правильно. А как же мне прикажете быть с докладом «не по службе, а по душе»?

И только теперь я понял, зачем он завел этот разговор. Портреты Владимира Ильича Ленина в хорошем