Иван Федоров

Царь вытребовал в Москву игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия, чтобы тот, как знаток богословия, вступил с еретиком в диспут о вопросах веры и доказал несостоятельность еретических взглядов.

Старец Артемий — видный церковный деятель и публицист, один из идеологов нестяжателей, с которым Иван Федоров также, скорее всего, был знаком. В молодости Артемий стал монахом Псково-Печерского монастыря близ Пскова на границе с Ливонией. Человек образованный и мыслящий, он стремился составить собственное мнение обо всем. Так, однажды он отправился в ливонский город Нейгауз, чтобы побеседовать там с ученым мужем и уяснить разницу между католической и православной верой. Около 1536 года Артемий обосновался в Порфирьевой пустыни, где сошелся с последователями Нила Сорского, и стал горячим почитателем его учения, чем нажил себе много врагов среди иосифлян.

Иван Грозный был наслышан об Артемии, как образованном человеке, несколько раз вызывал его в Москву для бесед на богословские темы и в конце концов предложил ему стать игуменом Троице-Сергиева монастыря.

Во время следствия по делу Башкина свидетели из числа троице-сергиевских монахов-иосифлян показали, что слышали от самого Артемия еретические высказывания, непочтительные речи о сочинениях Иосифа Волоцкого, и, что узнав про арест Башкина, Артемий сказал: «Не ведают того, что ересь: сожгли Курицына да Рукавого (имеются в виду еретики, сожженные по приговору церковного Собора 1504 года) и нынче сами не знают, за что их сожгли».

Артемий, поняв, что ему угрожает опасность, бежал из Москвы в Белозерскую пустынь, но там по царскому приказу был арестован и в оковах снова доставлен в Москву. Его судили, лишили сана и сослали в Соловецкий монастырь «на вечное заточение, аж до смерти».

Матвей Башкин был также осужден и сослан в Волоколамский монастырь.

Во время заседания Собора, посвященного ереси Башкина, в храме Николы Гостунского произошло чудо. Боярский сын из Тулы Григорий Сухотин, «расслабленный руками и ногами», оказавшись в храме у чудотворной иконы, «в един час здрав стал, якоже ничем вредим». Протопоп храма Николы Гостунского Амос, сменивший в середине 1550-х годов прежнего протопопа Михаила, тут же привел исцеленного на Собор и «богохульных еретиков посрамиша». Иван Федоров наверняка при этом присутствовал и, вероятно, знал — действительно ли произошло чудо, или исцеление было инсценировкой, призванной наглядно продемонстрировать чудотворную силу икон, отрицаемую Башкиным и другими еретиками.

О дальнейшей судьбе Матвея Башкина ничего не известно, а вот со старцем Артемием Ивану Федорову еще довелось встретиться. Правда, произошло это много лет спустя и далеко от Москвы…

Видным идеологом нестяжательства был греческий монах Максим, который прибыл в Москву с Афона в год смерти Иосифа Волоцкого. Впоследствии он оказался причастным к созданию русского книгопечатания и лично знал Ивана Федорова.

Ученый монах Максим, получивший на Руси прозвание Грек, родился около 1470 года в знатной и богатой семье в городе Арте в Албании. Мирское его имя — Михаил Триволис. Образование он получил в Париже и во Флоренции, где изучал древние языки, богословие и философию. Ему довелось познакомиться со многими видными деятелями эпохи Возрождения в Западной Европе, в том числе со знаменитым венецианским типографом Альдом Мануцием. В Италии он услышал проповеди знаменитого монаха-проповедника Джироламо Савонаролы, которые произвели на него сильнейшее впечатление, сформировав в его душе строгий религиозно-аскетический идеал. Вернувшись из Италии около 1507 года, Михаил Триволис принял постриг в афонском Ватопедском монастыре, приняв монашеское имя Максим.

В 1515 году московский великий князь Василий Иванович задумал перевести на русский язык греческие книги, бывшие в великокняжеской библиотеке. Великий князь был наслышан, что на Афоне есть ученый монах и искусный переводчик — старец Савва, и обратился к настоятелю Афонского монастыря с просьбой отпустить Савву на Русь. Однако Савва был уже очень стар и, убоявшись дальнего пути, отказался. Тогда братия решила отправить на Русь Максима, обладавшего обширными познаниями и блестящими способностями. Хотя Максим не знал русского языка, монахи в послании к великому князю выражали полную уверенность, что он «русскому языку борзо навыкнет».

Максим Грек прибыл в Москву в марте 1518 года. Великий князь и митрополит приняли его с большим почетом, приезжего поселили в кремлевском Чудове монастыре близ царского дворца и назначили хорошее содержание от казны. Приезд ученого грека, которому предстояла большая и серьезная работа, стал важным событием в культурной жизни Москвы. Иван Федоров был в то время ребенком, но и он мог услышать от кого-нибудь и запомнить имя Максима Грека.

Когда Максим познакомился с книжным собранием великого князя, то был поражен обилием редких греческих книг, которых он не видел даже в самой Греции. Максим составил список книг, не переведенных на русский язык, и приступил к переводу первой из них — Псалтыри. Но поскольку русского языка он еще не знал, в помощь ему были даны двое толмачей из Посольского приказа — Дмитрий Герасимов и Влас Игнатов. Максим Грек переводил с греческого языка на латынь, толмачи — с латыни на славянский. Переписывали перевод набело писцы Михаил Медоварцев и монах Троице-Сергиева монастыря Силуан. Дмитрий Герасимов в письме приятелю так описывает их совместную работу: «Максим Грек переводит Псалтырь с греческого <…>, а мы с Власом у него сидим переменяясь: он сказывает по латыни, а мы сказываем по-русски писарям».

Псалтырь была переведена за год и пять месяцев и представлена великому князю и митрополиту, которые торжественно одобрили перевод. Максим Грек, получивший за работу «сугубую мзду» от князя, продолжал трудиться над переводами.

К тому времени он уже в совершенстве освоил русский язык, великий князь поручил ему сверить с греческими оригиналами существующие переводы целого ряда богослужебных книг — Триоди, Часослова, праздничной Минеи, «Апостола». Ученому монаху сразу бросились в глаза многочисленные ошибки, допущенные прежними переводчиками и переписчиками, и он рьяно принялся за их исправление. «Ины богодуховные книги овых убо переведох, овых же исправив много перепорченных бывших от переписующих», — рассказывал он впоследствии. Однако сама мысль об исправлении текстов, долгое время считавшихся каноническими, у многих вызывала недоумение и неодобрение. Даже помощник Максима Грека, Михаил Медоварцев, признавался, что, когда он вносил в книги поправки, его «дрожь великая объяла, и ужас напал». Многие представители церкви обвиняли Максима Грека в том, что он «портит» древние книги, по которым «спаслись Святые Отцы Российские». Началась жаркая полемика между книжными людьми. Максима Грека поддержали нестяжатели. Вассиан Косой писал: «а до Максима мы по тем книгам Бога хулили, а не славили, не молили, а ныне мы Бога познали Максимом и его учением».

Не только по вопросу о богослужебных книгах разошелся Максим Грек со значительной частью русского духовенства. Человек строгих нравственных правил, Максим Грек открыто осуждал образ жизни многих духовных лиц и монахов. Невежество, лихоимство, распутство, суеверия вызывали у него искреннее негодование. В полемике между нестяжателями и иосифлянами Максим Грек безоговорочно принял сторону нестяжателей. Единомышленники Максима Грека стали видеть в нем учителя, преклоняясь перед его нравственным и научным авторитетом, иосифляне же видели в нем опасного противника.

Однако покровительство митрополита и великого князя служило Максиму надежной защитой, и до поры до времени он продолжал спокойно жить и работать.

Но тучи уже сгущались над его головой. Доверие и уважение, с которыми относились к ученому монаху великий князь и митрополит, у многих вызывали зависть и озлобление. На четвертом году пребывания Максима Грека в Москве на митрополичьем престоле сочувствовавшего нестяжателям Варлаама сменил убежденный иосифлянин — Даниил. Максим Грек и новый митрополит разошлись во взглядах по ряду религиозных вопросов, и Даниил обвинил его в ереси.