Первая мировая война в 211 эпизодах

Звонит полевой телефон. Контрприказ: начать наступление в два часа!

Они снова начинают проделывать проходы в собственном проволочном заграждении. Как раз к назначенному времени работа завершена. Солдаты строятся, готовясь к бою. Снова звонит телефон. Контрприказ: отменить наступление! Фон Герих рад, что оно вновь отменяется, но вместе с тем и раздосадован: “Старая песенка. Мы не успели укрепиться, разрушили прежние заграждения и без толку нервируем солдат”.

После четырехмесячного лечения в Петрограде, Гельсингфорсе и Фридрихсгаме Павел фон Герих вернулся на фронт. Его полк стоял теперь под Островом, в Центральной Польше, и пытался сдержать стремительное продвижение немцев, — а может, стремительным стоило назвать отступление русских? Фон Герих был отныне командиром второго батальона лейб-гвардии Егерского полка. И он уже снова ранен: несколько дней назад ему в голову опять попал осколок снаряда или картечь, и вновь была кровавая рана, рвота и невыносимая головная боль. Отчаянно не хватает боеприпасов, особенно в артиллерии. Солдаты сидят на щах и чае. Последнее время шли проливные дожди. Погода была непривычно холодной для июля. В лесу валялись тела погибших.

Взошло солнце. Никаких новых контрприказов. Фон Герих переводит дух.

Позднее немецкая артиллерия начинает палить по соединению, соседнему с батальоном фон Гериха. Как обычно, русская артиллерия молчит. Но так ли это? Они слышат пушечный грохот у себя за спиной. Русские картечные гранаты со свистом проносятся мимо, взрываются рядом с окопом фон Гериха. Одна пуля ударяется о правое колено фон Гериха. У него сильный ушиб, коленка распухает. Ему накладывают компресс и повязку, и он хромает дальше. Многие русские орудия порядком изношены, так что, стреляя из них, можно промахнуться.

♦

На следующий день снова пошел дождь. В остальном все было тихо. Прибыл командир полка. Он доверительно сообщил фон Гериху, что наступление последних дней стоило их армии жизней и тысяч солдат и 150 офицеров, причем они не отвоевали ни единой пяди земли. И еще что командир корпуса отстранен за то, что протестовал против бессмысленных боев.

Четверг, 29 июля 1915 года

Эльфрида Кур слушает ночную песнь в Шнайдемюле

Жарко. Темно. Летняя ночь. Она не знает, почему ей не спится. Может, из-за яркого света луны? Из-за жары она легла спать в шезлонге на веранде. Вокруг тишина, совершенно тихо. Слышится только тиканье напольных часов в гостиной. Внезапно она услыхала пение, слабое, но благозвучное, — оно доносилось с вокзала. Она напрягла слух, но мелодия была ей неизвестна; прислушалась к словам. В пение включается все больше и больше голосов. И вот уже песнь звучит громче: “Es ist bestimmt in Gottes Rat, Dass man vom Liebsten, das man hat, muss scheiden” [119].

Пение все громче, звуки возносятся к звездному ночному небу, а Эльфрида съеживается в комочек. Мы всегда неохотно расстаемся с детством, расстаемся с ним постепенно, шаг за шагом, и Эльфрида в эту ночь поняла вдруг такое, что непостижимо для ребенка и что опечалило бы взрослого. Она съежилась на своем шезлонге и заплакала:

Из бабушкиной спальни послышались звуки; словно кто-то сморкался. Эльфрида встала, осторожно вошла к бабушке и обратилась к ней с мольбой: “Можно я заберусь к тебе в постель ненадолго?” Бабушка, поколебавшись, откинула одеяло: “Давай”. Девочка прижимается к бабушкиной груди и всхлипывает. Та утыкается лбом в ее волосы, и Эльфрида чувствует, что бабушка тоже плачет.

Никто из них не объясняет, почему плачет, никто не извиняется и не задает никаких вопросов.

Суббота, 7 августа 1915 года

София Бочарская покидает окруженную Варшаву

Ей не спится, и она идет на позднюю прогулку с подругой и офицером полевого госпиталя. На улицах Варшавы тихо и безлюдно. Это хороший знак. Но у нее перед глазами все еще сцены, которые предстали взору несколькими часами раньше.

Как и прежде, сложно понять, что происходит. Немцы все наступали, это всем известно, но насколько плохи дела на самом деле? Ее подруга получила от своего жениха открытку и мудреную телеграмму, где он прощался с ней и желал ей счастья. Подруга ничего не поняла. Что он имел в виду?

Они поужинали в прекрасном отеле. За столиками можно было увидеть влюбленные пары. Затем они, оживленно болтая, поднялись на лифте на башню отеля, чтобы полюбоваться красивым видом. Оказавшись наверху, они умолкли. Подруга всхлипнула, и ее всхлип “заметался вокруг, словно в ловушке”, а потом воскликнула: “Уйдем отсюда, я не хочу этого видеть, уйдем скорее!” Они бросили взгляд на город, и перед ними открылось страшное зрелище:

И все-таки они выжидали.

Компания спустилась к реке, посмотрела, как на берегу роют окопы. Удивленный их появлением офицер подошел к ним этой летней ночью и сказал, что немцы приближаются. Скоро будут взорваны мосты через Вислу.

Они в спешке бросились назад. Им потребовалось десять минут, чтобы поднять остальных. Те сохраняли наигранное спокойствие, лежа одетыми в постели. Они еще не успевают покинуть место расположения части, как появляются два офицера, а с ними жена якобы высокопоставленного чиновника: они просят вывезти ее из города. Бочарская неприязненно отмечает про себя, что женщина накрашена.

И тут началось. Взрывом на железнодорожном вокзале выбило оконные стекла. Осколки со звоном посыпались по всей комнате. Снова раздался грохот, — может, это бомбы с воздуха? Бочарская видит, как водонапорная башня взрывается, взлетает на воздух и через секунду с треском рушится на землю. Отблеск пожара окрашивает комнату в красный цвет. В углу стоит жена чиновника и припудривается.

На улицах, прежде совершенно пустынных, теперь полно народу. Все бегут в одном направлении — на северо-восток. На машинах Бочарская вместе с остальными смогли быстро преодолеть на первый взгляд бесконечную вереницу телег и повозок, запряженных лошадьми. Но когда они подъехали к большой выездной дороге, стало теснее, и скорость поубавилась.

Около пяти утра они выехали из Варшавы. Навстречу им попадались крестьяне; они направлялись в город, торговать на рынке: вели коров, телят, поросят, женщины держали на руках гусей, головки сыра. Тут в воздухе раздался оглушительный взрыв. Все взоры обратились на окутанный дымом город. Там взорвали мосты. Крестьяне нехотя поворачивают свои тележки и вливаются в тесный поток беженцев.

Стоит чудесный теплый августовский день.

В три часа дня они добираются до Новоминска, где Бочарской и остальным удается поспать два часа. Затем их будят. Новый приказ: часть должна отправиться назад, на запад, чтобы на полпути к Варшаве разбить полевой госпиталь. Они едут назад. В доме близ железной дороги устанавливают оборудование, раскладывают свои инструменты. Самая большая комната в доме отведена под операционную.

Солнце клонится к закату. В ясном небе зажигаются звезды. Раненые еще не поступали, так что они стоят возле дома и наблюдают в сумерках за потоком отступающих. Проезжает артиллерия, ее мимолетно освещают фары спешащих мимо автомобилей. “Пушки, с впряженными в них шестью лошадьми, с солдатами, сидящими на телегах с боеприпасами, создавали причудливые силуэты”. В ночном небе на западе возникает вытянутый, похожий на сигару, летательный аппарат, он медленно-медленно приближается к ним: это цеппелин. Какой он длины? Наверное, больше ста пятидесяти метров, может, двести. Обычные самолеты многими воспринимались как курьез, — чересчур хрупкие, чтобы использоваться для чего-то другого, кроме слежения, и чересчур маленькие, технически ненадежные, чтобы представлять собой серьезную угрозу. Другое дело — цеппелины: они пугали своей грузоподъемностью, дальностью полета и своими размерами [120]. Они могли плыть в воздухе совершенно бесшумно, а потом остановиться, зависнуть в воздухе и сбросить бомбы. Их называли иногда ночными чудовищами.