Моя Европа

Я снова выразил своё восхищение всем увиденным. Он остался доволен и к моему великому удивлению сказал, что установленный порядок стал результатом тщательной работы, проводимой во время войны одновременно в Москве и Лондоне. Перемены были заранее оговорены всеми политическими сторонами.

Когда гости разошлись, я расспросил о нём Яна. Клементис, пояснил Ян, легко поддавался влиянию. Он – прежде всего словак, потом он уже чех, и только, в-третьих – коммунист! Ян выразился очень деликатно. В подобных случаях мой американский друг Гамильтон Фиш Армстронг обычно говорил: «Я почти люблю этого сукиного сына. Ведь он врёт мне, только когда его вынуждают обстоятельства».

Бедный Клементис! Хотя он и являлся близким другом Готвальда, его арестовали в 1951 году по обвинению в контрреволюции. Могу присягнуть, что физически и морально он был не способен на такого рода активность. Его мужество только проявилось ещё до того, как Советский Союз заставили вступить в войну. В 1939 году Клементис раскритиковал Пакт Риббентропа-Молтова, а в 1940 году осудил нападение Советского Союза на Финляндию.

Когда я пишу эти строки (июнь 1952 года), Клементис, скорее всего, чахнет в какой-нибудь коммунистической чехословацкой тюрьме. Его бывшие коллеги обзывают его предателем и западным агентом. Когда-нибудь они предадут его суду, но пока этого не произошло. Владо Клементис – не единственный чехословацкий коммунист, который уже пострадал или пострадает в будущем от козней злопамятной Москвы.

4.

Луна над Мюнхеном.

Подобно каждому жителю Праги, от самого Бенеша до последнего босоного юнца, рассуждавшему о политике и имевшим на этот счёт своё собственное мнение, я тоже пришёл к определённым выводам ещё задолго до окончания моего визита. Я старался воспользоваться всеми доступными неофициальными источниками. Самой приятной и в некотором отношении наиболее полезной стала встреча с семьёй Бубелы.

Борек Бубела (Borek Bubela) был первым чехословацким секретарём нашей Дипломатической Миссии в 1919 году. Лиля, его жена, стала моей личной секретаршей и учила меня чешскому языку. Их супружество способствовало развитию успешной карьеры. Со временем Борек Бубела перешёл на работу в Англо-Чехословацкий Банк, а ещё позже он занял руководящий пост в самой крупной угольной компании Чехословакии. Во время моего приезда в 1947 году он занимал высокий пост Контролёра Угольной промышленности и был в отъезде. Борек и его жена всегда любили всё английское. Лиля настолько восхищалась Англией, что их три сына были воспитаны почти настоящими джентльменами.

Из всех чехов, с которыми мне довелось встретиться, Лиля оказалась самой пессимистичной. Она искренне советовала мне не доверять официальному оптимизму. Коммунисты, говорила она, заняли все ключевые позиции в правительстве и контролировали секретную полицию. Если они и не набрали достаточно голосов на выборах, то, тем не менее, у них была чёткая организация, и имелись тайные склады оружия. Другие партии не могли похвастаться такой организованностью и были не способны оказать серьёзного сопротивления в случае коммунистического переворота. Лиля пребывала в уверенности, что фактическая власть уже находилась в руках коммунистов. Она боялась за будущее своих сыновей. Работа мужа, утверждала она, висела на волоске.

Лиля пригласила меня в Ставовский театр http://en.wikipedia.org/wiki/Estates_Theatre на пьесу о войне «Облако и вальс», написанную Фердинандом Пероутка (Ferdinand Peroutka). ) Пероутка - прекрасный журналист, проведший четыре года в немецком концлагере и яростный противник коммунизма. После коммунистического переворота в феврале 1948 года ему удалось бежать в Лондон. Сейчас он проживает в Соединённых Штатах. (Его, видимо сын, тоже криптоеврей, американский политик: http://en.wikipedia.org/wiki/Peroutka_2004#2004_presidential_campaign ).

Пьеса сама по себе мрачная, в ней практически отсутствует мораль, и представляет собой серию ужасающих картин войны. В одной из сцен, происходившей около пражской тюрьмы, две чешки терпеливо пытаются увидеть в окне лица своих мужей. В ещё нескольких сценах действие разворачивается в камерах концлагеря: перед расстрелом чеха посещает священник, и гестаповцы жестоко издеваются над пленным евреем и заставляют его петь антиеврейские песни. Самой завораживающей и самой тяжёлой является сцена в кабинете чехословацкого интеллигента, которому стало известно, что нацисты узнали о его связи с подпольем, и он посылает за своим врачом. Между ними разворачивается душещипательный диалог: этот человек умоляет врача дать ему яд, и, наконец, опасаясь проявить малодушие в самую последнюю минуту, уговаривает врача ввести яд внутривенно.

Заключительная сцена происходит в гестапо где-то на севере Германии. Два нацистских офицера только что услышали по радио сообщение о взятии англичанами Гамбурга и Бремена. Эти офицеры скидывают с себя форму в надежде остаться не узнанными. Младший офицер выходит из комнаты и застреливается. Старший остаётся на месте. Снаружи раздаётся шум, в комнату врываются два английских офицера, за ними появляется девушка из A.T.S. (Auxiliary Territorial Service – служба обслуживания). Они заводят пластинку «На прекрасном голубом Дунае» и начинают танцевать. Немецкий офицер ухмыляется.

В каждой сцене звучат отрывки из «Голубого Дуная». Хотя эта пьеса навела бы тоску на лондонскую публику, меня она захватила. Чехи заворожено смотрели на сцену в полном молчании, и только когда появились английские офицеры, встретили их аплодисментами и радостными возгласами.

В самый последний вечер мне пришлось испытать неприятное чувство и убедиться в падении английского финансового влияния. Я пригласил мадам Бубела на ужин в шикарный ресторан Барандова, с высокой террасы которого открывался прекрасный вид на Влтаву. При мне не оказалось чешских денег, и когда принесли счёт, я протянул три английских фунта стерлингов. Официант застыл в нерешительности. Затем, извиняясь, он сказал, что не может принять эти деньги. Я с грустью вспомнил свою жизнь в Праге после Первой Мировой войны. Тогда английские фунты высоко ценились, и их можно было выгодно обменять по высокому официальному курсу. Теперь они были не в ходу.

Так совпало, что в ресторане находилось много англичан и американцев, почти все они состояли на службе в дипломатических миссиях. Их присутствие заставило мадам Бубелу язвительно произнести: «А что здесь делают эти люди? Недавно мой муж побывал в Английском Посольстве, и когда он вернулся, то сказал мне: «Во времена Сэра Георга Клерка нас было только семеро, и мы представляли важную и уважаемую Дипломатическую Миссию. Теперь это напоминает "Селфриджес». (прим. "Selfridge’s" - Известная торговая фирма в Лондоне http://en.wikipedia.org/wiki/Selfridges - Вернее, это "напоминает" английскую оккупацию. Прим.ред.).

Надо заметить, что Английское Посольство пользовалось популярностью у чехов, поскольку, если сравнивать с Советским или Американским Посольствами, его штат не был таким раздутым. Ян Масарик сказал мне, что даже при меньшем числе сотрудников, мы бы всё равно пользовались уважением. Тем не менее, в замечании мадам Бубелы имелась истина, поскольку по размерам дипломатического корпуса можно было судить о значимости влияния и престиже страны.

После коммунистического переворота в феврале 1948 года семье Бубелы удалось бежать из страны. Я с радостью сопровождал их по дороге в Англию. Сейчас они находятся в Перу. Мужество и сопутствующая удача помогли им начать новую жизнь. Конечно, я бы не стал упоминать о них, если бы они ещё находились на территории Чехословакии.

Естественно, что большую часть времени я проводил с Яном Масариком. Он приложил все усилия, чтобы я получил удовольствие от пребывания в Праге. Видимо, он понимал, что это мой последний приезд. За тот короткий отрезок времени я привязался к Яну ещё сильнее, чем за все годы нашего знакомства.