Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Это ее комната. Здесь она проводила много времени. Эмми переодевалась три раза в день, иногда чаще. Надевая шляпку, чтобы отправиться на бега, нужно было приколоть множество мелких локонов, один за другим, к внутренней стороне широких шляпных полей: на это уходило сорок минут. На то, чтобы надеть длинное вышитое бальное платье с гусарским доломаном с его сложными шнурами, уходила целая вечность. Эмми наряжалась на званые вечера, перед выходом за покупками, к ужину, для визитов, для верховой езды в Пратере и для балов. Каждый час, проведенный в этой комнате, означал выбор корсета, платья, перчаток и шляпы для определенного дня, сбрасывание одной своей личины и зашнуровывание в другую. В некоторые платья ее нужно зашивать: Анна, стоя на коленях, достает из кармана передника нитку, иголку и наперсток. У Эмми есть меха, наряды с соболиной оторочкой. На одной фотографии у нее на шее песец, а на другой — почти двухметровый медвежий палантин поверх платья. Целый час мог уйти на выбор перчаток.

Зима 1906 года. Эмми на венской улице разговаривает с эрцгерцогом. Оба улыбаются, она протягивает ему букетик примул. На ней костюм в тонкую полоску: трапециевидная юбка с широкой полосой поперечного рисунка внизу и облегающий короткий («зуавский») жакет из той же ткани. Это прогулочный костюм. Чтобы одеться вот так для прогулки по Херренгассе, нужно потратить полтора часа: панталоны, сорочка из тонкого батиста или крепдешина, корсет, чулки, подвязки, сапоги на застежках, юбка с крючками на планке, затем блузка или шемизетка с гладкими рукавами, со стоячим воротничком и кружевным жабо, затем жакет с декоративным передом, затем маленький кошелек — ридикюль, — висящий на цепочке, украшения, меховая шапка с бантом из полосатой тафты, перекликающейся с тканью костюма, белые перчатки, цветы. И — никаких духов: Эмми никогда не душится.

Витрина в гардеробной как безмолвный часовой присутствует при ритуале, который совершался дважды в год, весной и осенью: это ритуал выбора нарядов для предстоящего сезона. Дамы не ходили сами к портным, чтобы рассматривать новые модели: эти модели приносили к ним домой. Хозяин ателье ездил в Париж и выбирал там одежду, которую затем доставляли к Эмми в нескольких огромных коробках, в сопровождении пожилого седого господина в черном костюме, герра Шустера. Эти коробки ставили в коридоре, и он усаживался рядом с ними; затем Анна вносила коробки в гардеробную, одну за другой. Когда Эмми одевалась, герра Шустера приглашали высказать свое суждение. «Разумеется, он одобрял любой наряд, но когда он чувствовал, что мама склоняется к одному из них настолько, что желает примерить его снова, он приходил в экстаз и говорил, что это платье ‘просто взывает к баронессе’». Дети, ждавшие этого момента, мчались в детскую, заливаясь истерическими воплями.

Сохранилась фотография Эмми, сделанная в гостиной вскоре после того, как она вышла замуж за Виктора. Должно быть, она уже беременна Элизабет, но это совсем незаметно. Она наряжена Марией-Антуанеттой: укороченный спереди жакет поверх длинной белой юбки, намеренное сочетание строгости и небрежности. Кудряшки отражают моду, какой та была весной 1900 года. «В прическе меньше жесткости, чем раньше; челки под запретом. Волосы вначале завиваются крупными волнами, затем зачесываются назад и закручиваются умеренно высокими кольцами… локонам позволяется ниспадать на лоб, сохраняя свои естественные кольца», — пишет журналист той поры. На Эмми черная шляпа с перьями. Одну руку она положила на французский комод с мраморной столешницей, а в другой держит трость. Должно быть, она только что вышла из гардеробной и собирается отправляться на очередной бал. Она смотрит прямо на меня, прекрасно сознавая, что выглядит великолепно.

У Эмми имеются поклонники (много поклонников, по словам моего двоюродного дедушки Игги), и для нее одеваться ради других — такое же удовольствие, как и раздеваться. С самого начала замужней жизни у нее появляются любовники.

В Вене это не редкость. Здесь все немного иначе, чем в Париже. Вена — город, где в ресторанах есть chambres séparées [52], где можно есть и одновременно соблазнять, как у Шницлера в «Хороводе» (Reigen): «Отдельный кабинет в ресторане ‘У Ридхофа’. Обстановка скромного элегантного уюта. Зажжен газовый камин. На столе — остатки еды: кремовые пирожные, фрукты, сыр и т. д. Венгерское белое вино. МУЖ курит гаванскую сигару, откинувшись на спинку в углу дивана. МИЛОЕ ЮНОЕ СОЗДАНИЕ сидит в кресле рядом с ним, с явным удовольствием снимая ложечкой взбитые сливки с пирожного». В Вене на рубеже веков существует целый культ süße Mädel [53] — «простых девушек, которые жили ради флирта с молодыми людьми из хороших домов». Кругом отчаянно флиртуют. В 1911 году пользуется бешеным успехом новая опера Штрауса «Кавалер розы» (на либретто Гофмансталя), где действующие лица, к потехе публики, одинаково легко меняются костюмами, любовниками и шляпками. У Шницлера возникают трудности, сознается он в дневнике, в котором описывает свои интимные встречи: не справляется с запросами двух своих любовниц.

От секса в Вене никуда не деться. На тротуарах толпятся проститутки. Они же дают объявления на последней странице «Нойе фрайе прессе». Продается и покупается все и вся. Карл Краус цитирует подобные объявления в своем «Факеле»: «Ищу спутницу для путешествий, молодую, приятную, независимую христианку. Писать на имя ‘Перевертыша 69’, до востребования, Габсбургергассе». О сексе толкует Фрейд. В «Поле и характере» Отто Вейнингера, культовой книге 1903 года, говорится, что женщины аморальны от рождения и потому нуждаются в руководстве. Секс становится золотом на картинах Климта («Юдифь», «Даная», «Поцелуй»), таит угрозу в нагромождении тел у Шиле.

Чтобы быть в Вене современной женщиной, être dans le vent [54], нужно привносить известную свободу в свою семейную жизнь. Некоторые из тетушек и кузин Эмми выходят замуж по расчету: например, ее тетя Анни. Всем известно, что настоящим отцом кузенов Эмми, близнецов Герберта и Витольда фон Шей фон Коромла, является граф Ганс Вильчек. Граф Вильчек красив и весьма обаятелен. Он занимается географическими исследованиями и финансирует экспедиции в Арктику. Он дружил с покойным кронпринцем Рудольфом, и в его честь названы острова.

Я отложил свое возвращение в Лондон. Я наконец-то напал на след завещания Игнаца, и мне хочется узнать, как он распорядился состоянием. «Адлер», венское генеалогическое общество, открыто для своих членов и гостей только по средам, после шести вечера. Помещения, которые оно занимает, находятся за большим залом на втором этаже здания по соседству с домом, где жил Фрейд. Я нагибаюсь, проходя в дверь, и оказываюсь в длинном коридоре, увешанном портретами венских бургомистров. Слева стоят стеллажи с картотекой смертей и некрологов, справа — аристократия, выпуски «Дебретта» и «Готского альманаха». Все прочее и все прочие — дальше, прямо. Наконец, я вижу людей, которые занимаются розысками, носят папки, переписывают что-то из гроссбухов. Я не знаю, как выглядят обычные генеалогические общества, но здесь меня удивляют неожиданные взрывы хохота и громкое перекрикивание ученых между собой, когда кто-нибудь просит помочь ему расшифровать неразборчивый почерк.

Я очень деликатно осведомляюсь о дружеских связях моей прабабушки, Эмми фон Эфрусси, урожденной Шей фон Коромла, около 1900 года. Сотрудники очень оживляются. Оказывается, дружеские связи Эмми столетней давности — вовсе не секрет, и все ее любовники известны: кто-то называет кавалерийского офицера, кто-то — венгерского князя-повесу. Это ведь Эфрусси держала одинаковую одежду в двух домах, чтобы у нее всегда был выбор: где начать день — у мужа или у любовника? Сплетни живы до сих пор: похоже, венцы вообще не признают никаких тайн. И я мучительно остро ощущаю себя англичанином.