Воспоминания об Илье Эренбурге

Среди многих встреч с И. Эренбургом в Москве особенно памятно мне его участие на вечере, который был организован в постпредстве Советской Литвы по случаю юбилея поэта Людаса Гиры и награждения его орденом Трудового Красного Знамени. На этом вечере, насколько помню, присутствовали литовские писатели Саломея Нерис, П. Цвирка, А. Венцлова, И. Шимкус, К. Корсакас.

Вместе с Третьим Белорусским фронтом начавшим освобождение Литвы в начале июля 1944 года, И. Эренбург прибывает в окрестности Вильнюса. Он был непосредственным свидетелем боев за освобождение Вильнюса. Тогда я еще несколько дней оставался в Москве.

Только что вернувшийся из поездки И. Эренбург был первым очевидцем, рассказавшим мне о своих впечатлениях в освобожденной столице Литвы.

Нельзя не вспомнить, что в связи с его пребыванием в Вильнюсе в романе «Буря» имеется эпизод, в котором говорится о тамошнем кладбище Рос (Расу). В Вильнюс же писатель перенес эпизод ранения одного из основных героев романа Сергея Влахова.

Затем И. Эренбург в начале 1945 года остановился в Вильнюсе, возвращаясь из Восточной Пруссии, куда уже вступила Советская Армия. Из его рассказов о картинах, которые он наблюдал после отступления разгромленных гитлеровских армий, запомнилось образное выражение, что облака пуха и перьев клубятся над восточнопрусскими дорогами.

Особенно памятен приезд в Литву Ильи Григорьевича в 1947 году, когда он приехал с супругой Любовью Михайловной и со своими ближайшими друзьями О. и А. Савичами. Он сразу принял предложение о встрече с читателями. Вечер хотели провести в небольшом зале Литовского Союза писателей. Но собралось столько народу, что встречу пришлось перенести в Драматический театр, однако и он еле вместил всех желающих. И. Эренбург прочел упомянутый эпизод из романа «Буря», который тогда еще не вышел из печати. Слушатели, уже читавшие главы романа, опубликованные в "Новом мире", задавали много вопросов, на которые писатель охотно и остроумно отвечал. Например, один из читателей спросил:

— Не собираетесь ли переделывать роман перед его изданием отдельной книгой?

— Нет, я в Переделкино ехать не собираюсь, — ответил Эренбург.

Из Вильнюса И. Эренбург с Любовью Михайловной и Савичами поехал в Каунас. Там он беседовал с местными писателями. Весьма оживленной была беседа с поэтом А. Хургинасом, владеющим многими иностранными языками и большим знатоком западной литературы. Затем все направились в Палангу, где пробыли около двух недель. Там И. Эренбург не только отдыхал, но и работал: из Паланги по телефону передавал корректурные поправки к «Буре», которая тогда находилась в печати. Из Паланги мы вместе выезжали в Ниду, Плунге, Тельшяй и другие места Жемайтии. Побывали и в сильно разрушенном Тильзите (теперь Советск).

Дружба И. Эренбурга с Литвой и литовскими писателями продолжалась и в дальнейшем. Несмотря на свою большую занятость, он неизменно бывал на Декадах литовской литературы и искусства, проходивших в Москве.

Как известно, после окончания войны И. Эренбург включился в активную борьбу за мир. Его деятельность была направлена на защиту мира и демократии, на предотвращение новой войны, на разоблачение ее поджигателей. Как во время войны И. Эренбург ездил на фронт военных действий, так и теперь он стал ездить всюду, где создавались фронты и очаги борьбы за мир. На этом поприще нам довелось сотрудничать на одной из международных конференций "круглого стола" парламентариев ряда стран, состоявшейся в Москве. По вопросам укрепления мира И. Эренбург неоднократно выступал на сессиях Верховного Совета СССР, депутатом которого он был с 1950 года до конца жизни.

Хорошо помню последний разговор с И. Эренбургом по телефону. Я позвонил ему, чтобы пригласить на открытие Дней литовской культуры в Москве. Он находился в подавленном состоянии — сильно удручала его смерть ближайшего друга О. Г. Савича. Это было в конце июля 1967 года. Через месяц пришла скорбная весть о кончине И. Г. Эренбурга.

Со смертью Ильи Эренбурга жизнь лишилась своего неутомимого трубадура, человечество лишилось великого радетеля за мир и прогресс, трудолюбивого летописца нашей эпохи.

Борис Полевой

Пилигрим мира

Илья Эренбург — писатель во многом необычайный. Заметки о нем тоже хочется писать необычно. И кажется, у меня есть такая возможность.

…Так вот, в разгар войны, в дни трудных, затяжных боев в калининских лесах, зимой, несколько военных журналистов, среди которых был и я, застряли в частях, оказавшихся отрезанными на небольшом лесистом, изрытом оврагами, как тогда говорили, «пятачке». Тут был узел дорог, и его нужно было удержать. И держали, хотя участок этот простреливался вдоль и поперек. Словом, было о ком и о чем писать. И мы писали чуть ли не по корреспонденции в день. Но наземной связи с Большой землей не было, и эти сочинения лишь беременили и без того пухлые полевые сумки.

Пресса жила в шалаше, ею самой и сооруженном из еловых веток на откосе оврага. На ночь, в целях экономии тепла, мы укладывались один к одному, как "газеты в пачке", и если спать не очень хотелось, устраивали под руководством корреспондента "Комсомольской правды" Сергея Крушинского литературные викторины.

Это имело и практическое значение. Тот, у кого оказывалось меньшее количество очков, отправлялся безропотно в лес на заготовку сушняка и хвороста для общего костра. И вот однажды, когда в морозную ночь на неопрятном, мглистом небе светила луна, Крушинский самодовольно заявил:

— Сейчас я прочту вам стихотворение, и вы все пропадете как мухи. Условия небывалые: если кто-нибудь угадает, кто автор, я один приношу четыре охапки хвороста; если не угадаете, вы все принесете по охапке. Идет? — И, сочтя изумленное молчание за согласие, он распорядился: — Ну-ка, кто-нибудь посветите.

Острый лучик фонарика выхватил из зеленоватой, пахнущей смолой полутьмы хитрую ухмылку нашего друга. Он полез в планшет, достал оттуда газетную вырезку и стал читать. Это были стихи. Простые, емкие, они звучали как-то особенно тут, в искромсанном артиллерией леске, где иной раз пули цвикали, как синицы.

Наш друг читал, а мы, слушая, нетерпеливо прикидывали в уме наиболее активно действовавших в дни войны поэтов. Твардовский? Нет. Тихонов? Нет. Сурков? Нет. Симонов? Не похоже. Прокофьев? Может быть, действительно Александр Прокофьев, стихи которого в те дни прорывались из блокированного Ленинграда? Тоже, пожалуй, нет.

Дочитав, Крушинский свернул вырезку в трубочку.

— Ну как, хенде хох?

Мы молча подняли руки.

— Эренбург, вот кто это написал.