Бурса
Бурса читать книгу онлайн
Автобиографический роман А. К. Воронского, названный автором «воспоминаниями с выдумкой». В романе отражены впечатления от учебы в тамбовских духовных учебных заведениях.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
У Халдея уши еще больше оттопырились и посинели. Тупая, мертвая спина его и утром, и в обед, и вечером мелькает по коридорам, в столовой, на дворе, в классах. Халдей приметил злорадство на бурсацких лицах. В отместку он морит их стояниями на молитвах. Пусть исполняют их «по чину», без сокращений. Он требует набожности, коленопреклонений, сосредоточенности. Пусть бурсаки «горе имеют сердца», пусть каются в прегрешениях своих и чужих, пусть замаливают их!
Надзиратели Кривой и Красавчик сбились с ног.
Коринский колдует усиленно.
Хабиб Хананеа визжит и поминает кошкина супруга.
Баргамот отказался от нового квинтета.
Артамошка-Самовар запил и в классы не является.
Бурсу навестил околодок, совещался с Тимохой и, уходя, держал правую руку в кармане, будто зажал в ней нечто, весьма приятное и содержательное.
О Трунцеве ни слуху, ни духу.
…Последнее сказание о Дмитрии Трунцеве…
В угрюмые годы распада пришлось мне сидеть в Саратовской тюрьме. Томительные семь месяцев я отдал ожиданиям, мечтаниям о воле, случайным книгам, неторопливым размышлениям, а больше всего скуке. Меня считали опасным политическим преступником и содержали в строгом одиночестве. Жандармам хотелось судить меня и упрятать на каторгу. Это не удалось. По недостатку улик пришлось ограничиться трехлетней ссылкой в северные края. Однажды, часов в одиннадцать ночи, дежурный дядька сказал, чтобы я собрал вещи. Начинались этапные мытарства.
Меня привели в тюремную контору. Конвойные где-то замешкались. Я ждал их в пустой приемной по соседству с кабинетом начальника тюрьмы. Начальник вызвал старшего надзирателя:
— Приведи Дмитрия Трунцева…
Митя Трунцев… Я вспомнил бурсу, Вертеп Магдалины, уши Халдея, напыщенные поучения Тимохи Саврасова, вспомнил своих непутевых сверстников, побег Трунцева.
Я боялся, что скоро появятся конвойные и я не увижу Дмитрия. За окнами мятелило. В бурсацкой столовой окна тоже были забраны решетками. Бурса там, бурса здесь.
Те же каменные своды, грязь и вонь, те же безрадостные дни и ночи, те же окрики, угрозы, расправы.
Мир предстал тесным… бурса всесветна…
С кандальным звоном ввели белокурого арестанта.
— Подожди здесь, — сказал ему старший и прошел в кабинет начальника.
В арестанте я без труда узнал Трунцева, хотя миновалось около пятнадцати лет. Он изменился не сильно. Среднего роста, попрежнему был он худощав и попрежнему отмечались синие холодные глаза и детски-припухлая верхняя губа. Но глаза ушли глубоко под лоб и резко обозначались темные круги под ними. Одет был Трунцев в казенный, неуклюжий бушлат, он держал небольшой узелок. Дядьки засмотрелись на двор, где вьюга качала фонарь. Я приблизился к Трунцеву.
— Я знаю вас, Трунцев, — прошептал я поспешно. — Мы вместе учились в бурсе.
Теребя кандальный ремень, Трунцев остро в меня вгляделся.
— Я был в приготовительном классе, когда вы бежали из бурсы.
Трунцев зазвенел кандалами, подал руку, горячую и сухую. Похоже, он меня тоже узнал.
— Вы политический?
Трунцев утвердительно кивнул головой. Отвечая на вопросы, я кратко рассказал о себе. Трунцев потирал лоб.
— А что с вами, Трунцев?
— Иду на виселицу. — Трунцев улыбнулся прежней, лунной улыбкой и провел рукой по волнистым волосам.
— Когда? За что? — пролепетал я, сразу покрываясь холодной испариной.
Трунцев просто ответил:
— Присужден к смертной казни через повешение за вооруженное ограбление. Сейчас меня вызвали, должно быть, вешать.
— Не может быть, с какой стати… — бормотал я бессмысленно. Сердце упало куда-то вниз. Стало душно, рябило в глазах, глухой шум наполнил уши.
Трунцев приподнял узелок, показал на него взглядом, глуховато промолвил:
— С вещами вызвали: не на волю же отпускают…
Узелок был завязан наспех; из него вылезал шерстяной серый чулок.
— Поправьте, выпадет, — заметил я Трунцеву и сам испугался своего голоса.
Трунцев спрятал чулок в узел.
Подбежал надзиратель, дернул Трунцева за рукав, сипло крикнул:
— Нельзя… Разойдитесь!..
— Прощайте! — сказал Трунцев просто.
Я обнял его за шею и, целуя Трунцева в теплые губы, вздрогнул от мысли о веревке, которая обовьет эту шею. Трунцев не отпускал меня. Своими губами я чувствовал трепет его губ.
— Говорят вам, нельзя… Разойдись!
Надзиратель оттащил от меня Трунцева. Из кабинета вышел начальник с дежурным помощником.
— Идем, — сказал он жестко Трунцеву.
Дверь захлопнулась.
За окнами бушевала русская метель.
Во время этапного кочевья один из пересыльных рассказал, что Трунцев с шайкой совершил несколько вооруженных ограблений: забрал кассу в винной лавке, где-то в уезде очистил почтовое отделение и при аресте, сопротивляясь, застрелил жандарма. Не принимал ли участия в шайке и Сенька с уморительными и добродушными веснушками? Об убеждениях Трунцева ничего достоверного узнать не удалось. Знакомый пересыльный предполагал, что Трунцев анархист, но не был в этом уверен. Позднее в ссылку пришли вести о повешении Трунцева. Очень вероятно, его повесили в ту самую ночь, когда мы встретились в тюремной приемной и вспомнили наше детство.
…И целовал я Трунцева тогда последним и смертным поцелуем…
…Бурса!..
Бурса — слово латинское. Бурса — кошелек, копилка.
Бурш — от бурсы.
Бурса началась со средневековых иезуитских коллегий.
Бурса на Руси известна с семнадцатого столетия.
У бурсы прочные, древние корни. Бурса развивалась, изменялась.
Наша бурса национальна.
Бурса живала в разных сословиях и учреждениях. Русское озорство, буслаевщина, хулиганство, скоморошество, разгильдяйство — все это бурса. Бурса ходила в грязи, в коростах, в парши; от бурсы разило на целую улицу мерзостью, бурса боролась со всякой попыткой к чистоплотности — все это наше, родное. Бурса воспитывала, развивала обособленность, ханжество, буквоедство, святошество, изуверство — и это наше, «расейское». Бурса помимо духовенства укрепилась в канцеляриях, в судах, в управлениях, в школах, в казармах, в семьях, в дружбе, в знакомстве. Не сродни ли бурсацкому начальству и бурсакам щедринские градоправители, стряпчие, Головлевы, ташкентцы, пошехонцы, глуповцы? Передонов из «Мелкого беса» истый бурсак. Недотыкомка серая шныряла раньше в бурсе. Бурса проникала в науку, в искусство… Сколь много утруждали нас семинарским суемудрием и суесловием толстые фолианты, «труды»! О, глубокомысленные пачкуны бумаги!
Мы знаем писателей пакостников, охальников, срамников, грязных скоморохов, строчил и казуистов, неотесанных обломов. Все это бурса.
Полагаете ли вы, читатель, что Хома Брут, плененный мертвой красотой трупа, лишь по случайности бурсак? И не заражает ли бурса человека мертвыми мечтаниями, мертвыми иллюзиями и любовью ко всему трупному? Бурса воспитывает некроманов.
Уши Халдея висели над старой Россией! Огромные, отвратительные, они подслушивали нас всю нашу жизнь!..
…Сколько бурса загубила редких, замечательных людей! Напомним только о судьбе шестидесятников:
Николай Успенский спился, зарезался.
Решетников спился.
Помяловский спился.
Левитов спился.
И еще много народа погибло до срока.
Они не знали детства, но знали бурсу.
…Молот бьёт по наковальне и получает удар, равный своему удару. Из бурсы вышли Чернышевский, Добролюбов. По силе их неукротимого духа судите о бурсацком мраке.
Незабвенные Халдей, Тимоха Саврасов, Коринский, Хабиб, Кривой, Красавчик!
Нет, не говорите: от бурсы — большая, огромная тень!
Революция вбила бурсе осиновый кол…
Осиновый кол халдеевой бурсе!..
II. Туги-душители
НА ДЕСЯТОМ ГОДУ я принят был в бурсу. В бурсе у меня отнимали деревенские гостинцы, я исполнял унизительные поручения старших бурсаков: бегал за кипятком, в соседнюю лавку, расправлялся по приказу со сверстниками слабее меня, выносил и сам частые побои. Уроки мне давались легко. Я шел вторым учеником. Тимоха Саврасов однажды похвалил меня и даже погладил по голове. Но на третьем месяце бурсацкого житья-бытья приключилась беда: я украл книгу.