Предсмертные слова

«Когда я умру и тело моё вскроют, то увидят на сердце моём цветы каллы», — сказала ошеломлённым царедворцам, собравшимся возле её смертного одра, английская королева МАРИЯ ТЮДОР, она же МАРИЯ КАТОЛИЧКА, она же МАРИЯ УРОДЛИВАЯ, она же МАРИЯ КРОВАВАЯ. Находясь на пороге смерти, ревностная католичка отдавала сестре Елизавете последние наставления: «Сохрани католическую веру, позаботься о моих верных слугах и оплати мои долги». Помолчала и добавила с тяжёлым вздохом: «Верни кольцо Филиппу как знак моей неумирающей к нему любви». Она ещё не знала, что Филипп, король Испании, сделал предложение Елизавете, и, судя по бесконечным вздохам, умирала скорее от скорби и горестных мыслей, чем от какой-то там болезни. Напоследок Мария заказала мессу прямо у себя в спальне, с величайшим вниманием слушала священника и где-то повторяла за ним: «Miserere nobis, Miserere nobis, Dona nobis pacem. Даруй мне, о, милостивый Отец, благодать, чтобы, когда смерть закроет мои глаза, глаза моей души могли по-прежнему видеть Тебя, чтобы, когда смерть отнимет у меня речь, моё сердце могло по-прежнему радоваться и говорить Тебе: „In manus tuas Domine, commendo spiritum meam“» — «Господь, в твои руки я отдаю душу свою». Ничего подобного! — говорили другие очевидцы: Мария ушла из жизни столь тихо и спокойно, что все присутствующие, кроме доктора Цезаря, думали, что «королева погрузилась в сладкий сон». И лишь он один заметил, что «она отошла в мир иной» и первым засвидетельствовал переход от «короткого, слабого и презренного» периода царствования Марии к долгому и славному периоду царствования Елизаветы. Оплакивали её только преданные шут и шутиха. В памяти многих имя Марии Тюдор сохранилось по ассоциации с повсеместно известным и популярным ныне коктейлем «Кровавая Мэри». Рецепт коктейля крайне прост и незатейлив: водка с томатным соком, соль, перец и лимон добавляются по вкусу. Историки считают, что кличка «Кровавая Мэри» прицепилась к Марии Тюдор по недомыслию: хотя её правление и было омрачено бесконечными пытками и казнями протестантов, но сама королева отличалась нравом добрым, спокойным и незлобивым, была искренне набожна, великодушна, щедра и не мстительна.

Пабло Пикассо и его жена Ольга Хохлова, русская балерина из труппы Сергея Дягилева, пришли на бульвар Сен-Жермен в Париже навестить своего друга, поэта ГИЙОМА АПОЛЛИНЕРА, умиравшего от «испанки». «Певец меланхолии и тщеты жизни», Аполлинер добровольцем ушёл на фронт Первой мировой войны и был тяжело ранен в голову на Марне — осколок 150 мм немецкого снаряда ударил его чуть правее левого виска и застрял в кости черепа. Пройдя чреду лазаретов и госпиталей, тридцативосьмилетний пехотный лейтенант Аполлинер, кавалер Боевого креста, заразился смертельной лихорадкой. «Я слышу за окнами крики толпы: „Смерть Вильгельму!“ Они там требуют моей смерти!», — этими словами поэт встретил гостей. Действительно, ликующие толпы под окнами его мансарды на бульваре горланили: «Смерть Вильгельму! Долой Вильгельма! Смерть Вильгельму!» На дворе стояло 9 ноября 1918 года — день перемирия в войне, — и парижане требовали смерти немецкого кайзера Вильгельма Второго, развязавшего её. Но Аполлинер, польское имя которого было ВИЛЬГЕЛЬМ АПОЛЛИНАРИЙ КОСТРОВИЦКИЙ, принял эти призывы на свой счёт — по-французски имя Вильгельм звучит Гийом — и не желал слушать никаких объяснений и доводов своих друзей. И, внушивши себе это, в 5 часов вечера скончался. «Поверни меня лицом к стенке», — попросил он напоследок жену. А когда та снова повернула его к себе, он был уже мёртв.

«А помнишь, Марсель, как славно мы дрались с тобой под Седаном?» — заплетающимся от слабости языком спросил доктора Конну бывший президент Второй республики и император Франции НАПОЛЕОН ТРЕТИЙ, он же ЛУИ-НАПОЛЕОН БОНАПАРТ, он же НАПОЛЕОН МАЛЫЙ, получивший это прозвище от Виктора Гюго. «Ведь мы не струсили тогда!» И это были одни из последних слов низложенного монарха. «Жалкий племянник великого дяди», Наполеона Бонапарта, он умирал на чужбине, в Англии, умирал от чудовищного камня, который много лет вызревал в его мочевом пузыре и который безуспешно пытался раздробить сэр Генри Томпсон, ведущий уролог Англии. Как «славно дрался» Луи-Наполеон под Седаном, доктор Конну знал очень хорошо. Сначала «распутнейший из императоров», «мужчина многих женщин», рыдая, попрощался с императрицей Евгенией Монтихо, которая и подбила его объявить пруссакам войну, прямо говоря: «Это моя война». И лишь затем уж поехал на фронт принимать командование над 100-тысячным войском, во главе которого и сдался в плен. «Августейший брат мой! — докладывал он тогда кайзеру Вильгельму Первому. — Мне не дано было умереть вместе с моими войсками; теперь мне остаётся только вручить Вашему Величеству мою шпагу». Его Величество шпагу благосклонно принял, и после непродолжительного комфортабельного заключения в прусской тюрьме Луи-Наполеон был выпущен на свободу. Переодевшись каменщиком, он бежал в Англию от суда французского народа и поселился на удобной вилле под Лондоном гостем британской короны. Когда к нему, умирающему, допустили жену, он лишь послал ей слабый воздушный поцелуй. Через пять минут Луи-Наполеон, успевший сказать: «О, зачем мне не дозволили умереть на стенах Парижа!», скончался в бесславном и горьком изгнании.

Он мог бы умереть раньше и иначе, когда ФЕЛИЧЕ ОРСИНИ, итальянский карбонарий, последователь Карла Маркса и Бакунина, бросил в дворцовую карету бомбу на улице Ле Пелетье. В половине девятого вечера 14 января 1858 года император направлялся в театр, где знаменитая Ристори играла в «Марии Тюдор». Тогда было убито восемь человек и 148 ранено. Но сам Луи-Наполеон и императрица Евгения, охраняемые «звездой Наполеонов», остались невредимы. Идя из тюрьмы на эшафот, босой Орсини, покрытый чёрным покрывалом отцеубийцы, преспокойно курил сигару. Поднявшись на помост, он задержался возле палача, с наслаждением затянулся напоследок, а затем, выбросив окурок, поспешил лечь под нож гильотины со словами: «Освободите Италию, моё отечество! Да здравствует Франция! Mille pardons!» Оставалось ему ещё только крикнуть: «Эй, гарсон! Кружку пива!..»

«Я не боюсь войны, если она окажется необходимой, — шептал пленитель Луи-Наполеона, император Пруссии ВИЛЬГЕЛЬМ ПЕРВЫЙ. — Я снова сам приму командование. Далеко ли я доберусь, один Бог знает. Верно, не очень далеко. Но я всё же пойду вместе с армией». Девяностолетний кайзер умирал как воин — в военной белой тужурке и красном шейном платке, умирал на старой походной кровати в своей маленькой комнатке. Речь его сбилась: «Война на два фронта… тактика французов… 4-й батальон…» В последние минуты канцлер Бисмарк подал ему на подпись приказ и сказал, что достаточно начертать только букву «В». «Я полностью напишу своё имя», — самонадеянно прошептал Вильгельм, но силы и зрение изменили ему. Он принял Бисмарка за внука, будущего кайзера Вильгельма Второго: «Вильгельм, я всегда был тобою доволен. Ты всё делал хорошо…» И с этим неожиданным обращением к внуку ушёл из жизни.

«Смерть — это обычное дело среди людей моей профессии, — успокаивал жену Мари пятидесятилетний генерал, известный военный теоретик Пруссии КАРЛ фон КЛАУЗЕВИЦ, умирая на её руках от свирепствующей в Бреславле холеры. — Не горюй обо мне слишком много, ибо я и сам не знал, что мне было делать со своей жизнью. В моём коротком жизненном марш-броске я видел только дурное и гнусное. Я никогда не перевалю этой горы…». Несмотря на приступ смертельной болезни, он, командующий прусской армией, утром, как обычно, направился на службу, в рейхсвер кайзера, и умер на боевом посту спустя 9 часов. По словам жены, «когда он испускал последний вздох — то, как будто отталкивал от себя жизнь, как тяжёлое бремя». В пяти военных кампаниях, включая Отечественную войну 1812 года, в которой Клаузевиц воевал простым офицером в русской форме, его не задела ни одна пуля, а вот умер он от холеры.