Солоневич
Солоневич читать книгу онлайн
Иван Солоневич, самый популярный публицист Русского Зарубежья 1930–1940-х годов, прошёл через испытания революциями, войнами, лагерями и ссылкой. В современной России, стоящей перед выбором своего пути развития, идейное наследие Солоневича всё чаще оказывается в центре острых дискуссий. Монархия, православие, народ — эту триаду Солоневич считал залогом успешного развития России, обобщив свои взгляды в фундаментальном труде «Народная Монархия». Задолго до «Архипелага ГУЛАГ» Иван Солоневич написал книгу «Россия в концлагере», которая стала «его вторым паспортом» в эмиграции. Тем не менее она не спасла его от подозрений. Если в СССР Солоневич был антисоветчиком и «контрой», то в эмиграции распространялись слухи о его сотрудничестве с НКВД и даже с гестапо. Кто же он был на самом деле? О непростой судьбе Ивана Солоневича, о его сопротивлении русскому раздраю XX века, о причинах его затянувшегося возвращения на Родину рассказывает эта книга.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Информации о «спортсменах» на Лубянку поступало всё больше, и потому в середине октября 1934 года в ИНО было заведено дело «по освещению преступной деятельности „спортсменов“ за рубежом». Инициатива исходила от начальника ЭКО ГУГБ [60] Миронова и начальника 6-го отдела ЭКО Ильицкого [61]. Они направили служебную записку руководителю ИНО Слуцкому, в которой просили активизировать разработку Солоневичей и установить местонахождение бывшей жены Солоневича — Тамары Прцевоцни — с целью налаживания за ней агентурного наблюдения.
О побеге Солоневичей замначальника ИНО Борис Берман [62]узнал задолго до поступления первых сводок из резидентур. Родной брат Матвей Берман [63], который с 1932 года возглавлял Главное управление лагерей НКВД, сообщил о «пропаже» братьев по «ВЧ» и предупредил, что они могут принести «много неприятностей», оказавшись за границей. В том, что они там окажутся, Матвей почти не сомневался: это бывшие скауты, спортсмены и, без всякого сомнения, к побегу подготовились лучшим образом. Брат просил принять необходимые меры по линии ИНО, чтобы Солоневичи не стали новыми героями белой эмиграции: «Придумай что-нибудь, ГУЛАГу лишняя шумиха не нужна». Борис Берман обещал придумать и лично запросил дела, по которым проходили Солоневичи.
Уже в первые недели пребывания в Гельсингфорсе Иван понял, что в Финляндии заработать на жизнь «пером» будет нелегко, вернее — невозможно. Финны не хотели «откровенной» антисоветской работы на своей территории, о чём Иван был предупреждён в мягкой, почти извиняющейся манере.
В октябре Иван Солоневич встретился с Татьяной Васильевной Чернавиной. Она вместе с мужем и сыном-подростком бежала в Финляндию несколькими годами раньше. Солоневичу было интересно обменяться с ней опытом и посоветоваться насчёт рукописи. Чернавина к тому времени написала и издала несколько книг, совершила лекционное турне по Европе и могла поделиться впечатлениями. Она дала Ивану ряд полезных советов и предупредила о сложностях, возникающих при «налаживании взаимоотношений» с эмиграцией. Сама Чернавина держалась в стороне от эмигрантской среды, предпочитала издаваться на иностранных языках:
— Вы, Иван Лукьянович, человек талантливый, вы умеете и наблюдать, и писать. Бросьте всякие мечты об эмиграции. Это — болото. Оно вас засосёт и загадит. Работайте для иностранцев. Это тоже будет антибольшевистская работа — и более спокойная, и более нужная, чем работа среди эмиграции. Поверьте мне: я объехала почти всю Европу, и я знаю эту публику — безнадёжное дело.
Солоневич не прислушался к совету и сделал всё, чтобы понять эмиграцию, сработаться с ней и повлиять на неё…
В парижских русских кругах эпопея побега Солоневичей вызвала в основном восторженную реакцию. В числе первых, кто проявил инициативу и поздравил их с «обретением свободы», был Александр Иванович Гучков [64]. Через Чернавину он направил Солоневичам письмо [65].
Иван серьёзно отнёсся к подготовке ответа, понимая, что от его содержания и убедительности будет многое зависеть. Ответ был направлен в Париж 25 октября:
«Глубокоуважаемый Александр Иванович!
Татьяна Васильевна Чернавина переслала мне Ваше письмо от 23 сентября, которое через Лондон и Берлин я получил только вчера. Я очень тронут тем, что после стольких лет и событий есть люди, которые не забыли нашу фамилию. Вы, Александр Иванович, вероятно, помните моего отца, Лукьяна Михайловича, издателя „Северо-Западной жизни“, одного из деятелей „столыпинского блока“ на Северо-Западе в предвоенные годы. Я — его старший сын, бывший сотрудник „Нового времени“ и „Вечерних огней“ (Киев, в эпоху Добровольческой армии). Мой младший брат Борис провёл добровольческую эпопею на Кубани, работал там в „Единой Руси“ и „Свободной речи“ и, возможно, что Вы его помните по этой работе.
В своей заметке о нас Татьяна Васильевна несколько „смягчила краски“ в смысле нашей аполитичности: брат провёл много лет в тюрьмах, Соловках и ссылке, да и все мы трое были арестованы и попали в концлагерь за попытку бегства за границу. Следовательно, о „советской лояльности“ нечего и говорить. Сейчас мы находимся в Гельсингфорсе с несколько туманными перспективами на будущее…
В настоящее время я заканчиваю серию очерков: попытка бегства, арест ГПУ, концентрационный лагерь и бегство (готово около 7 печатных листов). Мой подход к описанию концлагеря несколько иной, чем у Т. В. Чернавиной. Меня концлагерь интересует не как место моих собственных переживаний — каковы бы они ни были, а как отражение советской жизни и советского быта вообще, судьбы крестьянства, интеллигенции, рабочих, их политические настроения (они, впрочем, однотипны: дай Бог войну)… Я ещё не знаю, куда именно пошлю эти очерки. Есть несколько предложений от русской и иностранной прессы (швейцарской), и я был бы очень благодарен Вам за совет на эту тему: в существующих группировках эмигрантской общественности и печати мы ещё не очень разбираемся. Я знаю языки — французский, немецкий и английский, и на первых двух могу выступать с публичными докладами. С английским — труднее. Кстати, доклад можно было бы иллюстрировать диапозитивами…
Здесь, в Гельсингфорсе, нас держат, так сказать, „в ватке“. До сих пор не разрешили ни одного публичного выступления, опасаясь трений с „могущественным соседом на Востоке“… Если бы была хоть какая-нибудь возможность вырваться отсюда из-под трогательно-заботливого крылышка финской полиции, — я мог бы дать картину Советской России так, как она есть, — в целом и в таких масштабах, в каких, я имею основания полагать, никто до сих пор не давал и дать не мог…
Я не очень ясно представляю себе, какое содействие Вы могли бы нам оказать. Наше материальное положение, конечно, отчаянное, но возможность выбраться на свет Божий, на литературную и политическую работу всё же важнее всего. Я пока что хлопочу о визах в Германию, где у меня есть кое-какие связи, и этот вопрос должен выясниться в ближайшие дни. Но о положении русской эмиграции в Германии я имею лишь очень туманное представление.
Вместе со мной бежал мой сын Юрий. Сейчас ему 19 лет. Он в совершенстве владеет немецким языком, слабее — английским и французским, работал последний год „на воле“ помощником кинорежиссёра Роома и хочет специализироваться в этой области, но боюсь, — без всяких объективных возможностей.
С большим нетерпением будем ждать Вашего ответа.
Искренне преданный Вам, Ив. Солоневич».
Гучков был рад появлению «свежих людей» из Советского Союза и, несмотря на прогрессирующую болезнь, принял самое живое участие в их судьбе. Много усилий он затратил на получение виз для Солоневичей во Францию.
Зампредседателя ИНО Слуцкий так оценил сложившуюся ситуацию:
«Судя по письму Ивана, направленному Гучкову, братья не хотят прозябать в Финляндии. Гучков, несомненно, приложит все усилия, чтобы заполучить их в Париж и использовать в своих целях, точно так, как он это проделал со многими. Солоневичи, приехав во Францию и ознакомившись на месте с действительным положением вещей, очень скоро увидят, что РОВС (не значит) ничего, а Гучков — величина, после чего, мягко выражаясь, братья наплюют на РОВС и уйдут из-под его контроля. Это вполне реальная перспектива, и к тому же более неприятная, чем с Чернавиной, Трениным и другими. Если судить по материалам, прошедшим через нас, Солоневичи будут поумнее их. Нельзя ли как-нибудь в порядке медового месяца нашей дружбы с французами помешать приезду Солоневичей в Париж?»
Материальное положение Солоневичей налаживалось с большим трудом, и чтобы выжить в холодную зиму 1934/35 года, они вынуждены были «пойти в грузчики». Работу им устроил, не без некоторых колебаний, старый эмигрант, капитан 2-го ранга Никонов, который руководил бригадой на причале Гельсингфорсского порта. Солоневичи показались Никонову слишком «интеллигентными» для такой работы.
