От аншлага до «Аншлага»

Выступая за границей, как перед нашими бывшими соотечественниками, так и перед коренными жителями, мы часто обнаруживали, что, несмотря на многие принципиальные различия в образе жизни и участие переводчика, наши шутки часто казались смешными и им.

Любовь к нам зрители выражают не только аплодисментами и цветами. Почти после каждого спектакля (а бывает, что и во время него) мы получаем всевозможные подарки — начиная от бутылок водки или коньяка и кончая забавными мягкими игрушками. А однажды на сцену поднялась девушка и вручила мне клетку, в которой сидел живой попугай. Теперь его (вернее ее) попугайские внуки не дают мне жизни своими криками: «Слава «Христофору»!»

Конечно, мы не обольщаемся и отлично понимаем, что есть немало тех, кому мы не нравимся и никогда не понравимся. Но у нас есть свой зритель, и мы будем для него работать и за него бороться. Недавно мы подсчитали, что на каждого жителя Беларуси уже приходится в среднем по полтора посещения наших спектаклей, а наиболее преданные из зрителей побывали в театре раз по двадцать и больше. Они стали нашими друзьями, многим из них вручены бесплатные пожизненные абонементы для прохода на все выступления «Христофора».

И мы сделаем все возможное и даже невозможное, чтобы зрителей, добившихся права на получение таких абонементов, становилось все больше и больше.

Народный артист республики Михаил Петров много лет проработал в Минском ТЮЗе, в репертуаре которого были и пьесы о войне. В одной из таких пьес Петров играл роль подпольщика, пытавшегося вместе с другом проникнуть в фашистский бункер, чтобы его заминировать. Действие происходило ночью, Михаил под соответствующую музыку долго полз по сцене, прячась от немецких патрулей и замирая при приближении луча прожектора. Наконец он дополз до люка в сцене (а такие есть в каждом театре), являвшегося как бы входным люком в бункер, и начал его открывать. По ходу спектакля предполагалось, что Петров будет долго с люком мучиться, но открыть не сможет. Тогда он позовет товарища, и вместе они этот проклятый люк одолеют. И вот Михаил стал шепотом, чтобы не услышали немцы, звать друга:

— Помоги! Помоги!

А артист, игравший этого самого друга, с кем-то за кулисами заболтался и никак на призыв о помощи не прореагировал. Зато на него откликнулся недавно принятый в театр рабочий сцены, здоровый такой дядька, который решил, что это входит в его функциональные обязанности. В этом спектакле рабочие сцены в массовках играли роли гитлеровцев (ради экономии средств в театрах часто привлекают обслуживающий персонал к участию в сценическом действии), поэтому все они были одеты во вражескую форму, но в данный момент рабочий вспомнил, прежде всего, о своей основной профессии. Выйдя из-за кулисы, он подошел к люку, нащупал пальцем скобу в нем и легко его открыл. После этого «фашист» пожал плечами и с укоризной посмотрел на Петрова, дескать, что ты из ерунды проблему сделал, тут бы и ребенок справился.

Видели бы вы в этот момент глаза Петрова! Думаю, если бы в такой ситуации к настоящему подпольщику во время войны неожиданно подошел настоящий гестаповец, глаза у первого были бы ненамного круглее. Но не случайно наши выиграли войну! Не дав зрителям опомниться, Петров вскочил, сжал кулак и, вскинув согнутую в локте руку в пролетарском приветствии, торжественно произнес:

— Рот-фронт! Спасибо, друг!

В спектакле «Миколка-паровоз» Михаилу Петрову досталась роль деда. В одной из сцен, глядя вместе с группой партизан на разрушенные крестьянские дома, он должен был, похлопав кого-нибудь по плечу, оптимистически сказать: «Ничего, хлопцы! Скоро эта власть кончится, и тогда мы заживем по-людски!»

Один раз Михаил пришел на работу сразу из гостей, был слегка, скажем, «утомлен», поэтому в сцене привала так «вошел в образ», что лег за бревно и заснул понастоящему.

А актеров хлебом не корми, но дай кого-нибудь разыграть. Никто его не разбудил, и свою реплику Петров благополучно проспал, как и все время до закрытия занавеса. После этого должна была произойти смена декораций для финальной сцены, изображавшей наше советское время, в которой пионеры с горнами и барабанами в торжественном марше говорят слова благодарности тем, кто подарил им счастливую жизнь. На декорациях соответственно был нарисован уже не дремучий лес, а заводы, цветущие колхозные поля и сады, а вдали виднелся Кремль.

Обычно смена декораций в театре происходит со страшным грохотом, под стук молотков. Бороться с этим невозможно, поэтому режиссеры для отвлечения публики применяют всевозможные ухищрения: включают громко музыку, мигают светом или просто объявляют антракт. На этот раз рабочие по просьбе артистов совершили чудо: декорации были поставлены практически бесшумно. Как им это удалось, не знаю, может быть, они вдавливали гвозди каблуками или вставляли их в старые отверстия, которых на сцене от предыдущих спектаклей осталось превеликое множество, но факт таков, что сон Петрова нарушен не был.

Проснулся он в самый разгар финала от грохота барабанов. Встав, Михаил, видимо, вспомнил, что он еще не все сыграл в этом спектакле, поэтому, похлопав по плечу оказавшегося рядом пионера, стоящего на фоне Кремля, выдал в зал врезавшиеся в память слова:

— Ничего, хлопцы! Скоро эта власть кончится, и тогда мы заживем по-людски!

Настал черед подробнее рассказать о тех, кто внес наибольший творческий вклад в дело и расцвет «Христофора». Чтобы соблюсти хотя бы видимость объективности и беспристрастности по отношению к своим «подельникам», я решил сначала главы о них расположить в соответствии с алфавитным порядком фамилий главных героев, потом передумал, потом опять… поэтому первым оказался

Сергей Александров

После окончания театрального института Сергей был распределен в Витебский драматический театр, считавшийся в ту пору одним из лучших в Беларуси. Но если в нашем театре малый рост Сергея — находка, то в Витебске он стал для него одной из главных преград на пути к большим ролям. Какую роль можно дать артисту с таким ростом? Разве что маленького старичка или ребенка. Но старички редко встречаются в пьесах, поэтому на долю Александрова выпадали в основном травестийные (детские) роли. А потом и таких стало немного, и он в течение нескольких лет выходил на сцену чаще всего только в эпизодах или массовках, что привело в итоге к тому, что Сергей вынужден был покинуть Витебский театр, так и не ставший для него своим. В ту пору Сергей был еще сравнительно стройным и поджарым, поэтому ему с трудом, но удалось переехать в Минск и устроиться в ТЮЗ. В ТЮЗе Александрову доверили играть Миколку-паровоза, и хотя с ролью он справлялся достаточно успешно, исполнял ее не очень долго. Дело в том, что в это время Сергей Георгиевич начал стремительно раздаваться вширь, у него налились плечи, появился животик. А с таким «имиджем» изображать изможденного, замученного жестоким царским режимом мальчика было невозможно, в лучшем случае — Мальчиша-Плохиша. Но исполнитель Плохиша тогда ТЮЗу не требовался, поэтому Сергей вновь оказался не у дел.

Больше театров, куда бы он мог перейти, не нашлось, поэтому ему пришлось вообще уйти из профессии. Несколько лет Сергей проработал в том же ТЮЗе осветителем. Я тоже когда-то был рабочим сцены, поэтому знаю, что это такое, но Сергею было значительно хуже, потому что одно дело — перейти из осветителей в актеры, и совсем другое — из актеров в осветители. У человека в такой ситуации начинают развиваться комплексы, появляются обиды на всех и вся, он становится раздражительным и даже порой озлобленным. А если учесть, что в деятельности рабочих сцены очень мало творчества (наибольшие умственные усилия при их невысокой зарплате требуются для того, чтобы придумать, где раздобыть бутылку), то нетрудно понять, что радости в жизни Сергея почти не осталось. А ведь есть еще семья — жена и дочь (вторая родилась, когда Сергей работал уже в «Христофоре»), тоже требующие внимания и средств, которых катастрофически не хватало. В общем, подводя итог дохристофоровскому периоду театральной жизни Сергея Александрова, можно кратко выразить его так: счастья мало, а перспектив — еще меньше. И вот тут, как вы уже догадались, вмешался Его Величество Счастливый Случай.