Заплачено кровью

- Мы пять суток не жрали. Давай, лейтенант.

Пришлось открыть один бачок. Вольхин сам наложил им в котелки каши. Проглотив ее, чуть не трясясь от жадности, окруженцы ушли по направлению к Сожу, даже не поблагодарив.

- Ладно, командир, - утешил Вольхина сержант Мухин, - сами могли бы оказаться на их месте.

Но все равно на душе было неприятно, и Вольхин то и дело оглядывался, хотя знал, что окруженцы не могли идти за ними.

После завтрака его бойцы, сидя каждый в своей ячейке, начали курить, а Вольхин растянулся на травке у сосенки, жмурясь на солнышко.

Мимо прошли трое, одного из них Вольхин знал - сержант Алексей Самойленко, связист.

- Куда вы? - спросил его Валентин.

- Да вот, комбат послал.. Что-то связи не стало с дозором.

Впереди, метрах в двухстах, в передовой ячейке сидели двое бойцов с телефонным аппаратом и постоянно наблюдали за шоссе, Вольхин это знал.

Он видел, как все трое связистов без большой охоты легли, и не торопясь поползли к этой ячейке.

А минут через десять лейтенант Вольхин услышал впереди, куда поползли связисты, короткую очередь из немецкого автомата. Он поднял голову и увидел, как все трое посыльных перебежками бегут назад, потом один из них упал и больше не поднялся, а двое пробежали мимо, забирая правее, на вторую роту, в центр позиций батальона.

Вольхин спрыгнул в окопчик и быстро надел каску. А когда через полминуты он вгляделся туда, откуда побежали эти трое, то невольно задержал дыхание и оцепенел: из кустарника от шоссе вставала длинная цепь тускло блестевших касок. Во рту у него мгновенно стало сухо, но закричал он, лишь когда увидел лица и плечи немцев:

- Взвод! К бою! Приготовиться к бою, быстрее, черт возьми!

Оказалось, что кроме него никто - ни во взводе, ни в роте, ни, наверное, во всем их батальоне пока еще и не заметил эту начавшуюся атаку немцев, никто не обратил внимания на ту короткую автоматную очередь.

"Ротный же у комбата, - мелькнула у него мысль - Лавина! Лавина прет!" - так много немцев и так близко он еще не видел.

Вдруг боль схватила затылок, так у него иногда бывало, когда внезапно случалось что-то страшное. Понимая, что он явно растерялся и не знает еще, что конкретно делать, Вольхин встал в окопчике в рост, оглядываясь по сторонам - его бойцы нахлобучивали каски, кто-то натягивал гимнастерку. Густая цепь немцев шла, не стреляя, охватывая батальон полукольцом.

Сержант Алексей Самойленко до ячейки дозора не дошел метров сто, а когда увидел стену встававших касок, ужом развернулся на месте и перебежками покатился назад. Сухая короткая очередь, он ее услышал сзади, свалила одного бойца, второй, его помкомвзвода Сидоров, быстро бежал впереди. Самойленко с ужасом почувствовал, как ему в мякоть ноги вцепилась пуля, мгновенно в голову ударила боль, он, не помня себя, вкатился в первую же ячейку и не голосом, а нутром закричал: "Немцы! Немцы!" - в лицо сидевшему в ней бойцу, потом, не обращая внимания на боль в ноге, выскочил. Крикнул несколько раз еще, уже истошно: "Немцы! Немцы!" - и, с безотчетным страхом понимая, что сидевшие в соседних ячейках бойцы не реагируют, все словно замерли, ожидая чего-то, побежал дальше, к КП батальона. По лесу пока еще редко и только кое-где невпопад застучали винтовочные выстрелы, но их перекрывал уже совсем близкий, густой и частый автоматный треск.

Подбегая к блиндажу КП, Самойленко чуть не столкнулся с тремя ротными, разбегавшимися к своим людям, а когда оглянулся, то увидел подходящую к позициям второй роты густую цепь немцев с закатанными рукавами, что-то громко кричавших.

Вокруг блиндажа разорвалось несколько легких мин, над головой пролетели сучья и хвоя от сосен. Самойленко, чувствуя, что боль в ноге становится невыносимой - ее словно стягивало жгутом, упал. Что-то кричал комбат, над головой засвистели пули, начал было работать станковый пулемет из второй роты, потом откуда-то подальше еще один, но скоро оба замолкли.

Санитар замотал ногу бинтом прямо по галифе, помог подняться и легонько толкнул его:

- Давай отсюда, парень. Добирайся на полковой медпункт. Дорогу знаешь?

Самойленко, стараясь не нажимать на раненую ногу, быстро пошел, пригибаясь пониже, в сторону Сожа. Отойдя метров на двадцать, он услышал, как внезапно прекратился треск автоматов и редкие винтовочные выстрелы в центре обороны батальона, это и заставило его оглянуться. Он замер и, невольно содрогаясь всем телом от ужаса и стыда, закричал: человек тридцать наших, почти все в одном нательном белье, стояли в рост в своих ячейках, поднимая руки вверх.

"Как? Как можно? Почему?" - стучало у него в голове, и он тряс ей, словно мог вытряхнуть увиденное.

- Вот сволочи-то! Я же говорил, что во второй роте все эти западники сволочи, - догнал его сержант Сидоров. - Помнишь их довоенные разговоры в курилке? Вот они где показали себя!

Лейтенант Вольхин никогда бы не подумал, что все может произойти так быстро и так до умопомрачения страшно. Редкие выстрелы бойцов его взвода и соседних слева были перекрыты настолько густым автоматным огнем немцев, которые встали перед ними так быстро и такой плотной массой, словно шли и заранее знали, что задавят их уверенно и без натуги, что сколько-нибудь организованного сопротивления в эти минуты и быть не может. Пули густо и с визгом стучали по брустверу, и Вольхин успел подумать: "Все, еще секунда и конец".

Уткнувшись в песок стенки ячейки, он замер, ожидая неизбежной смерти.

Гортанные крики и команды немцев приближались.

"Неужели плен? Ну, нет!" - Вольхин юзом выполз из ячейки, краем глаза видя подбегавших справа к линии обороны автоматчиков. Из ячеек его взвода несколько человек стреляли, кто-то, раненый, громко кричал от боли.

Мгновенно сообразив, что если они сейчас, кто еще цел, не рванут назад и не попытаются вырваться, их всех перестреляют в окопах, не дав поднять головы, или возьмут в плен, Вольхин крикнул:

- Первый взвод! Все за мной - назад! Назад! - и побежал, не чувствуя под собой ног.

Впереди, сбитые пулями, падали ветки и листья, он выхватывал глазами бегущих за ним бойцов его взвода и соседних, многие из них падали и больше не вставали.

Через несколько минут выстрелы остались позади, уже глухие и редкие, лес стал гуще, и Вольхин, чувствуя, что если он сейчас не упадет сам, то у него что-то лопнет внутри, свалился в траву, унимая дыхание и облизывая пересохшие губы. Лицо и ступни ног горели. Все тело было мокрым от пота, он перевернулся на спину, вслушиваясь в стихающий шум боя. Винтовочных выстрелов было почти не слышно, автоматные раздавались в разных концах позиций батальона, но коротко и беспощадно. "Добивают раненых..." - понял Вольхин.

Недалеко от него, впереди, лежали двое из его взвода. Минут через десять, обойдя лес вокруг метров на двести, нашли еще пятерых. Собрались все вместе, помолчали, не глядя друг другу в глаза. Все три сержанта, Вертьянов, Мухин и Фролов, были здесь. "Хоть это ладно, - невесело подумал Вольхин. Если больше никого не найдем, то значит, осталось нас семь человек от взвода. Сразу четырнадцати не стало..."

- Да-а, командир, ну и дали же нам... - медленно протянул сержант Фролов. - Дозагорались...

- Что теперь делать будем? - спросил Вольхина кто-то из бойцов.

Возвращаться на позиции батальона никакого резона не было, и Вольхин решил идти за Сож.

Капитан Шапошников, едва заслышав стрельбу в районе обороны батальона Леоненко, послал туда две роты из батальона Горбунова и батарею Терещенко. Они были быстро отброшены к Сожу пулеметным огнем из леса и контратакой автоматчиков. Артиллерийским огнем помочь батальону было невозможно, хотя обе батареи были под руками. Оставалось лишь ждать, что батальон Леоненко отобьет атаку или, в крайнем случае, самостоятельно вырвется к реке.

"Вот что значит неправильно оценить обстановку, - переживал Шапошников, - Сержант был прав... И зачем вообще было ставить там батальон...".