Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Повторяю: в целом глава очень хороша. Всюду, где речь идет о работе. Но ведь это не конец? Есть еще „заключение“?

Дорогая Лидочка!

Почему-то на этот раз мне кажется, что я очень-очень давно, бесконечно давно не видел Вас, хотя не минуло еще и трех недель с того дня, когда мы сидели с Вами на этих ужасных поминках [208].

Что с Вами? Где Вы?

Я — в Комарове. Мне предложили поехать сюда на 20 дней, и я поехал.

Здесь я еще немного работал над „Шкидой“.»

Книга уже у художника.

Вчера я получил письмо от В. Ф. Пановой. Она рецензировала новый текст «Республики Шкид». Я больше всего боялся — не испорчена ли в результате переработки книга. Вера Федоровна считает, что книга стала лучше, ничего не утрачено от «милой юношеской неуклюжести».

Между прочим, я, кажется, забыл сказать Вам, что главу, которую Вы в своей книге называете «лучшей», я написал заново. Я говорю о «Леньке Пантелееве». Переписал я эту главу не только потому, что не согласен с Вами и не считаю ее лучшей. Появилась повесть «Ленька Пантелеев», где некоторые факты Ленькиной биографии освещены несколько иначе.

Дорогой Алексей Иванович.

Спасибо Вам за то, что меня окликнули.

В самом деле, поминки были ужасны. И — не странно ли устроена душа человеческая? Ведь С. Я. действительно в горе, — но ведь он был доволен, что все происходит «по первому разряду», и присутствие Суркова, причинившего Тусе столько зла, не казалось ему кощунством. Напротив, он был удовлетворен:, сделали, мол, для Т. Г. все, что положено…

А сейчас ему, бедняге, худо, худо. Не знаю, как он справится со своей жизнью.

PS. Все говорят о Ваших рассказах в «Огоньке», а я еще не читала, у меня нет «Огонька», но прочту непременно. За «Республику» рада, знаю, что С. Я. собирается писать предисловие (он попросил у меня мою статью и цитаты из Горького). То, что Вы изменили главу, меня не смущает нимало; ведь я-то пишу о первом издании, а тамошняя глава, по моему мнению, была в том варианте книги — лучшей. О новом же я ничего еще не могу писать, хотя охотно верю Вам и Вере Федоровне [209], что книга выиграла.

Дорогой Алексей Иванович. Пишу Вам по поручению С. Я. Мы у него вчера были с Шурой. Он начал работать над предисловием к «Республике». Я ужасно рада. Я ему отвезла свою статью, все необходимые цитаты и пр. (Даже цитаты из него самого — он позабыл!) Ну вот. Но он задает мне вопросы дополнительные, на которые я, по своему беспамятству, не умею ответить. Он просил меня написать Вам — с тем, дорогой друг, чтобы Вы отвечали непосредственно ему, и немедленно.

1) Сколько было лет Вам и сколько Белыху?

2) В каком году Вы написали Шкиду? (Она вышла в 27 — стало быть, в 26?)

3) Почему вы принесли ее сначала в Отдел Народного Образования?

4) Не помните ли, как называлось тогда издательство: Отдел детской и юношеской литературы Лениздата? Госиздата?

5) Подробно: сколько поэтов, прозаиков, режиссеров, учителей — и просто достойных тружеников вышло из Шкиды?

6) С кем из шкидцев Вы встречаетесь сейчас?

Вот так.

Дорогой Алексей Иванович. Ничто не могло обрадовать Корнея Ивановича так, как Машенькин дневник. Я сама прочитала ему вслух две первые порции. Дневник удивительный по точности, тонкости и артистизму записей, по совпадениям с «От двух до пяти», по интересности самого материала. К. И. в те дни было хуже, но он реагировал восторженно на каждую строчку и просил меня написать Вам, что Вы будете первым, кому он напишет поправясь, и что он будет просить у Вас разрешения опубликовать дневник в следующем издании «От двух до пяти», если Вы не собираетесь публиковать его сами.

О себе сказать нечего. Надо браться за книгу о Герцене, на которую у меня договор, а душа к этому колоссальному труду совсем не готова.

Корректуру книги о редакторе обещают через 10 дней.

Тусины последние дни все время перед глазами и в сердце. И вся ее жизнь — наша жизнь — просматривается теперь с новой точки.

Написали ли Вы С. Я.?

Дорогая Лидочка! Оба Ваших письма я получил. Простите, что не сразу ответил. Сначала был занят печатанием выжимок из «Нашей Маши», потом Вы загрузили меня Маршаковской «анкетой».

То, что С. Я. пишет предисловие к «Шкиде», было для меня полной неожиданностью. Об этом, т. е. о предисловии, насколько мне известно, хотели просить В. Ф. Панову.

Во втором письме Вы ничего не пишете о здоровье Корнея Ивановича. Лучше ему? Встает? Ходит? Выходит?

Мне стыдно, что я загрузил его таким огромным количеством шлака. Вряд ли он найдет там что-нибудь стоящее для своей «От двух до пяти». А кроме того, все это, т. е. дневниковые заметки, написано таким ужасным языком! Ведь я, когда «сочиняю», по десять раз переписываю, а дневник пишу, ясное дело, без черновиков, перечитывал же его торопясь, без малейшей правки.

Неужели «все вокруг говорят о моих огоньковских рассказах»? [211] Если и говорят, то вряд ли хорошо. И какие же это, простите, рассказы? Это редакция их так обозначила, а вообще-то это — не больше как заметки из записной книжки. Не в оправдание себе, а в утешение могу сказать, что журнал выбрал и опубликовал не лучшее из того, что я им дал.

Дорогой Алексей Иванович.

Только сегодня прочитала я Ваши рассказы. По правде сказать, впечатление у меня сложное. Не всякая запись, даже самая мастерская, но мимолетная, оказавшись перенесенной на страницу журнала, обретает силу литературного произведения. Ведь «Трус» или «Честное слово» или даже «Маринка», вероятно, тоже родились из записей. Но они состоялись, родились — а эти не совсем. В чем тут дело, определить не берусь — в легковесности, что ли? Более всех мне понравилась «Настенька». Семья нарисована точно, сильно, ярко, по-пантелеевски. Так и вижу сытых папу и маму и сытую принцессу. Но и тут — конец, вывод — мелок. «Всепоглощающая любовь» тоже написана отлично, но она слишком длинна для такого мелкого бытового вывода.

Теперь Алексей Иванович, дорогой, хочу Вам сказать одну вещь, на которую Вы, пожалуйста, не сердитесь. Говорю Вам по секрету, полномочий не имею никаких, даже напротив, имею запрещение. Но «ради мира и дружбы» решила запрет нарушить. Только Вы меня не выдавайте.

Дело в том, что на Вас обижен С. Я., и я думаю, что Вам следует знать это… В Вашем письме к нему (в ответе на вопросы) Вы (по его словам) не прибавили к деловым ответам ни единого звука участия [212]. Это его обидело. Когда я ему сказала: «наверное, А. И. просто очень торопился, я требовала от него ответов самых скорых», — С. Я. этого объяснения не принял и стал жаловаться, что Вы с ним вообще последнее время сухи. «Только не пишите ему».

Быть может, это все ему кажется. Быть может, так и есть, и Вы имеет основания быть с ним сухим. Все может быть. Но, милый друг, сейчас у него такая страшная пора жизни, что он нуждается в милосердии.