Яблони в цвету

дома детскую городскую больницу № 134 и привел оттуда детского врача; врач, будучи неспециалистом в подобных ситуациях, что-то пытался предпринять, измерял давление, прослушивал сердце и легкие, «давал нюхать» нашатырный спирт, пробовал делать массаж сердца (или груди, как говорили очевидцы); состояние еще более ухудшилось, что было и внешне видно по сильно побагровевшему, вспотевшему лицу и спустившейся изо рта струйке крови; вскоре пропал пульс и выражение лица стало спокойным; в 11.05 наконец прибыла «Скорая помощь», ее персонал несколько раз пытался восстановить работу сердца электроимпульсным дефибриллятором, но все было уже тщетно; тут снова появился пьяный водитель-свидетель, который, как выяснилось, все это время ходил поблизости «кругами», ища сбежавшего собутыльника, совершенно незнакомого ему до того дня; появление перепуганного плачущего мужика со словами «Это я убил человека» для милиции было очень кстати, однако тут же выяснилось, что «убил... потому что не вызвал сразу «Скорую», а ведь мог же!..»; обнаружив тем не менее подозрительно-пристальное к себе внимание и узнав о намерении милицейской бригады отправить его сначала в вытрезвитель, а затем посадить в КПЗ (камеру предварительного заключения), мужик умудрился опять сбежать.

На протяжении всего времени с момента прибытия на место вызова милицейская машина поддерживала радиосвязь со своим начальством, сообщая ему о положении дел и советуясь, как поступить дальше. Именно тогда, когда ждали «Скорую помощь», а детский врач тщетно суетился у находившегося в критическом состоянии Евгения Мартынова, в Жениной квартире раздался переполошивший всех телефонный звонок из отделения милиции. Именно тогда участковая дежурная бригада, в очередной раз выйдя на связь с «центром», сообщила, что с Мартыновым дела совсем плохи. Когда дома с нетерпением ждали второго звонка из милиции, «Скорая» оказывала свою запоздалую и потому совершенно «беспомощную помощь». Ее долгого присутствия и участия не понадобилось: через 5 минут после прибытия врач расписался в милицейском протоколе, дежурный участковый инспектор отметился в медицинской ведомости — и, выкурив по сигарете, сотрудники параллельных служб экстренной помощи разъехались по своим маршрутам.

Те два мужика, вызвавшиеся утром (ради похмелья) починить Женину машину, отыскались только вечером. Они были так пьяны и перепуганы, что все время путались в пересказе случившегося, повторяя лишь: «Ничего не знаем, ничего толком не помним, много выпили, а совсем недавно еще по бутылке добавили...» Основной свидетель вообще так запил, что полторы недели не просыхал и никаких новых показаний от него милиции добиться не удалось. Выяснилось, правда, что эти приятели давно уже за руль автомобиля не садились, а уж к ремонту «ГАЗ-24», можно сказать, почти никакого отношения не имели. С мифологическим таксистом тоже ничего не прояснилось: он так и не обнаружился, но в том роковом для брата подъезде никаких таксистов не проживало. Вот, пожалуй, и все, что касается «проверки происшествия», проведенной сотрудниками милиции и отчасти мной.

Кстати, к судебным тяжбам со злосчастными кооператорами, которые присвоили Женин гонорар, больше никто не возвращался. Я, признаться, в разговоре с Эллой однажды высказал свою готовность продолжить незаконченное братом дело и взять на себя мытарное бремя истца, но Элла тогда ответила довольно резким и категорическим тоном, очень редко применявшимся в общении со мной:

— Хватит с меня судов! Довольно!.. У меня сын растет, и он мне дороже этих денег!.. Я запрещаю тебе лезть в это дело! Понял?!.

Новость о смерти «популярного советского композитора и певца Евгения Мартынова» сразу же прозвучала по всем телеканалам, о ней упомянули буквально все информационные программы радио и телевидения. И почти во всех сообщениях подчеркивалась криминальная причина смерти, связываемая с недавним сообщением газеты «Московский комсомолец» о бандитском нападении на «известного многим певца Евгения Мартынова» у его же собственного дома.

Действительно, 18 августа в субботнем номере «МК» появилась информация о том, что Мартынова избили и ограбили, отняв документы и имевшиеся при нем деньги — 50 рублей. Однако освещенное на последней газетной полосе ЧП приключилось с другим Мартыновым, по слухам — с артистом Московского академического театра имени В. В. Маяковского. Нам тогда звонили все знакомые, встревоженные газетным сообщением, но Жени в это время вообще в Москве не было.

Когда же, по возвращении из Венгрии, брат прочел информацию «Комсомольца» сам, то с улыбкой произнес:

— Гады... Опозорили. Получается, что у Мартынова в кармане денег больше пятидесяти рублей не водится и он такой бедный и жадный, что этот несчастный полтинник без боя отдать не мог.

Тем не менее телевизионные дикторы упорно продолжали связывать два события (смерть и избиение накануне) в продолжение нескольких последующих лет. К этим двум событиям постепенно приклеилась третья линия: тяжба с уголовниками и «прекращение искового дела вследствие смерти истца» за день до очередного (возможно, самого важного) судебного слушания. Таким образом, вся ретроспектива этого «криминального дела» в результате сообщений официальных и неофициальных источников информации невольно в головах Жениных поклонников выстраивалась в следующую, довольно интригующую, цепь: Евгений Мартынов судился с уголовниками-кооператорами по поводу большого, невыплаченного ему гонорара; после очередного слушания дела он был жестоко избит и ограблен у подъезда собственного дома; за день до основного судебного слушания, в том же подъезде, на первом этаже, был обнаружен его труп.

Естественно, за всеми разъяснениями и самой «компетентной» информацией по поводу смерти брата все обращались и продолжают спустя годы обращаться ко мне. Однако, выслушивая все, что я могу сообщить «компетентно» (и, понятное дело, не очень охотно), люди чаще всего задумчиво и неудовлетворенно покачивают головой и высказывают свое мнение примерно такими словами:

— И все-таки здесь что-то не так... Еще что-то должно быть... Женя вроде не был таким болезненным, чтобы от первого сердечного приступа умереть. Даже если в его крови присутствовали взаимоисключающие лекарства, транквилизаторы и алкоголь, могущие отрицательно или усугубляюще повлиять на общее состояние... Нет, мне этот сердечный диагноз кажется малоубедительным...

Как знать?.. В любом случае, вся правда известна лишь богам. К тому же в рождении или смерти народных кумиров почти всегда есть что-то загадочное.

Удивительно точно подметил один мудрый человек (если мне не изменяет память, Фридрих Шеллинг): «Настоящие поэты всегда умирают неожиданно, но и в их смерти нет ничего мертвого».

20 глава

Все время со второй половины понедельника до пятницы погода была хмурой и дождливой. Мало-помалу, за три тяжелых и тягостных дня, прошедших, как я уже говорил, в сплошных для меня организационных хлопотах и разъездах по разным инстанциям на серовской машине (с Сашиным администратором, классным шофером Юрой Мухаметжановым), наконец утряслись все предпохоронные проблемы.

Гражданская панихида и похороны были назначены на 7 сентября. Московские газеты, радио и телевидение сообщили об этом, уточнив, что панихида пройдет в помещении Центра музыкальной информации и пропаганды советской музыки Союза композиторов СССР (начало в 11 час. 30 мин.), а похороны состоятся на Новокунцевском кладбище (в 14.00).

Центрмузинформ находился на улице Готвальда (нынешняя улица Чаянова), в доме № 10. Здесь в сталинские и хрущевские времена квартировались все секретариаты, правления и комиссии Союзов композиторов СССР, РСФСР и Москвы. Но с постройкой новых жилых композиторских объектов на улицах Неждановой и Огарева (теперь они снова стали переулками — Брюсовым и Газетным) все начальство вместе с упомянутыми секретариатами, правлениями и комиссиями переехало ближе к Кремлю, оставив на улице Готвальда Музфонд и Центрмузинформ. Гражданские панихиды по маститым и известным композиторам (и музыковедам) обычно проводились и проводятся в помещении Всесоюзного дома композиторов (на ул. Неждановой), но летом 1990 года там затеяли ремонт, и к сентябрю он только подошел к своему пику. Потому панихиду нам пришлось перенести в Центрмузинформ, хотя свои услуги предлагали и другие организации, в частности Московский театр эстрады, Дом радиовещания и звукозаписи, ДК издательства «Правда», Центральный Дом работников искусств, в ресторане которого, кстати, состоялись поминки.