Кармалюк

— А чтоб тебя бог не помнил! И меня и себя мучишь, а я умираю от усталости. Так спроси людей, они тебе засвидетельствуют, что я не лгу.

— Хорошо! Посмотрим! Послушай, Ивасю! — сказал пан Вицентий, обращаясь к сторожу. — Это пан Людвик?

— Да, вельможный пане.

Потом продолжался допрос слуг, а когда все засвидетельствовали тождество лица, хозяин еще спросил прибывшего:

— А может, ты переодетый Кармалюк? Ворота, однако, открыли. Соседи обнялись.

— Видишь ли, — говорил пан Вицентий, — тот подлец или кто-то из его шайки чуть меня не убил. Из пистолета стрелял! Правда, не убил, но страху на меня нагнал и деньги отобрал. Впрочем, с полным уважением отнесся ко мне. Даже, прощаясь, шляпу приподнял. Чудеса, скажу вам, сосед».

Летичевская полиция получила уведомление от пана Гдовского о том, что 10 августа 1830 года лесничий села Майдана Хршановский встретил в лесу разбойников, между которыми узнал Кармалюка.

— Езжай своей дорогой! — сказал Кармалюк. — Но помни: если проронишь хоть слово о том, что тут видел, то на первом же дереве повешу! Поклянись, что никому не скажешь!

Лесничий стал на колени. Бледный, как платок, поцеловал землю, пальцы накрест сложил. Тогда ему крикнули:

— Ну, теперь ступай!

Но клятвы своей лесничий, разумеется, не сдержал. Он все рассказал пану Гдовскому. Устроили облаву в майдановских и соседних лесах. Согнали туда три тысячи крестьян и солдат под начальством офицера, но ни Кармалюка, ни его товарищей не нашли. Губернская администрация опять отнеслась к уездным начальникам и в соседние губернии. Не минула и Бессарабии. Но все безуспешно.

Ядро загона Кармалюка в это время составляли: Петр Копчук, двадцатипятилетний парень, одаренный удивительной ловкостью и изворотливостью, Мончинский и Поповский — тоже экс-солдаты, два брата Хмелевских из Ялтушков, Анастасий Черновский из Ямпольского уезда, три Блажкуна из Новой Синявы.

За последнее десятилетие холера не один раз, перешагнув южные границы, распространялась по Подолии. Медицина была бессильна перед этой грозной эпидемией. Главное средство борьбы с нею было: самим не выходить из своих сел никого чужого к себе не пускать.

Жизнь в крае замерла. Перестали скрипеть чумацкие возы, груженые солью, таранью и прочим товаром, который возили именно из тех мест — Астрахань, Крым, — откуда пришла холера. Паны, используя страх народа перед холерой, говорили:

— Бойтесь разбойников, как холеры. Это они, шатаясь по всему свету, занесли к нам заразу. Ловите их! Вяжите, если не хотите уйти на тот свет всем селом!

А деражнянский Демосфен пан Янчевский, томясь под караулом солдат в своем забаррикадированном доме, начал даже говорить, что это Кармалюк принес холеру из Сибири. Возвращался он, мол, оттуда через Астрахань и захватил ее там. Но его, разбойника, и холера не берет, потому что он давно уже продал черту душу. А все, кто встретился с ним, гибнут, как мошка, налетающая на огонь костра. Люди и верили этому и не верили, но одно было несомненно: холера не хлынула с неба, как дождь, а ее кто-то принес. А принести мог только тот, кто ходит по всему миру. Кармалюк же, возвращаясь из Сибири, бог знает в каких только краях не бывал. И то, что самого Кармалюка холера не берет, тоже не удивительно: если для того, как все говорят, чтобы убить его, надо пулю двенадцать раз освятить, то куда же холере одолеть его.

Передвигаться всем отрядом, как это было раньше, стало почти невозможно: если крестьяне и не задерживали загон, то, боясь холеры, предупреждали друг друга о приходе чужих людей. Слух доходил до пана, и тот поднимал всех на облаву, гнал нарочного к исправнику, требуя солдат. Кармалюк видел, что продолжать борьбу в такой обстановке — значит загубить отряд. После долгих раздумий он собрал всех хлопцев своих и сказал:

— Я предлагаю так: разгромим Янчевского, а вместе с ним и злейшего врага Блажкунов — Белиовского, чтобы народ не сказал, что я не сдержал слово. А потом уйдем в Австрию. Пересидим там холеру, вернемся и тогда уже гульнем так, чтобы долго проклятые паны помнили! Кто не хочет со мной уходить в Австрию, пусть остается здесь. Я никого не принуждаю. Но глядите: если кто назовется моим именем, пусть тогда не попадается мне! Расправлюсь с ним, как с предателем. Я не хочу, чтобы паны говорили народу, что я разношу холеру! А как я расправляюсь с предателями, то все знают. Или забыли?

— Знаемо, батьку, — вразнобой ответили хлопцы.

— Так кто в Австрию со мной?

— Вси, батьку…

— Добре! В Синяву пробираться будем по одному. Сбор у Блажкунов. Все поняли?

— Поняли, батьку!

— И не мешкайте в пути. За неделю чтобы все были там. А на дорогу да на удачу давайте по чарке выпьем. Холера, как говорят паны, одного меня не берет, а кого-нибудь из вас, может, и прихватит. Так давайте ж выпьем, чтобы всем вам и от холеры уйти и заставы обойти!

— Будь здоров и ты, батьку! — поднял чарку Мончинский.

— И вам удачи, хлопцы мои!

— Пусть до скончания века паны боятся тебя, батьку, пуще холеры! И пусть сгинут они от руки твоей, как от холеры!

— Сгинут! Я в это свято верю! Ну, доброго пути вам, орлы мои!

— Пусть и тебя, батьку, не оставляет счастье! А на дорогу да на удачу давай споем нашу песню! Затяни, батьку!

Кармалюк улыбнулся, пригладил свои казацкие усы и, помедлив, затянул немного глуховатым, но каким-то необыкновенно задушевным и сильным голосом:

Все подхватили одним духом:

Только под утро, погасив костры, все распрощались и разошлись разными дорогами, но к одной цели.

С семьей Блажкунов Кармалюк давно был связан. После второго побега из Сибири здесь, в Новой Синяве, у него была штаб-квартира основных сил загона. Главу семейства Дениса Блажкуна сослали вместе с ним в Сибирь, откуда он так и не вернулся. Но сыны Дениса: Михайло, Андрей и Никифор, хотя и были ближайшими друзьями и помощниками Устима, избежали суда — их не выдали ни отец, ни Кармалюк. Люди они были смелые, вели себя независимо, что весьма не нравилось их пану Белиовскому. Он на каждом шагу притеснял их, за малейшую провинность порол. А после того как Белиовский запорол до смерти крестьянина Юхима Ярушкова и они «по долгу присяги съехавшему на следствие исправнику сознали правду», им никакой жизни не стало. Но одни они не отваживались расправиться с врагом своим. А когда узнали, что вернулся Кармалюк, приступили со слезной просьбой к нему: «Помоги отомстить врагу! Батька пан в Сибирь загнал, а нас того и гляди в могилу загонит». Кармалюк согласился. Он рассчитывал, собрав силы загона у Блажкунов, одним ударом рассчитаться и с Белиовским и с Янчевским. Нападением на Янчевского он к тому же рассчитывал отвести подозрение от Блажкунов за Белиовского.

Крестьянам, боготворившим Кармалюка, заставы не доверяли: на них стояли шляхтичи. Кармалюк надел шляхетскую одежду и двинулся в путь. Говорил он по-польски настолько чисто, держался так искусно, что шляхта принимала его за своего. Шляхтич Павел Заржицкий, не подозревая, с кем имеет дело, вызвался помочь своему собрату. На зофиопольской заставе стоял его приятель шляхтич Богулярский, и он взялся перевезти через нее Кармалюка. Устим хорошо угостил Заржицкого в зофиопольской корчме, да еще и денег посулил дать за подвоз. Это победило в жадном Заржицком даже страх перед холерой. Так как Заржицкий возил офицера инвалидной команды в село Торчин, где заседатель Литинского суда, разыскивая Кармалюка, собирался делать повальные облавы, то Богулярский, узнав Заржицкого, даже не спросил, кого он назад везет. Кому же могло прийти в голову, что на той самой телеге, на которой только что уехал офицер ловить Кармалюка, едет сам Кармалюк? Да и везет его тот Заржицкий, который считает Кармалюка своим личным врагом.