Агенты Коминтерна. Солдаты мировой революции.

8 января А. Я. Гуральский взял назад свое предложение, исходя из тактических соображений лидеров фракции. Однако Г. Гесслер уже успела все рассказать своему сожителю Манабендре Нат Рою, который проинформировал о произошедшем Н. Бухарина и побудил ее обратиться с заявлением в Секретариат ИККИ. «Мне было предложено поехать за границу со следующим поручением от имени оппозиции и русской партии, — сообщала Гертруда Гесслер. — Я должна [была] ехать в Берлин, Париж и, может быть, в Рим повидаться с определенными руководящими партийными товарищами, чтобы побудить их пока что не занимать определенной позиции в отношении партдискуссии в России. Я должна [была] им сообщить, что положение в России совсем еще не выяснено, что в течение короткого времени настроение в партии совершенно изменится и подастся влево, и что по крайней мере в течение 2-х месяцев большие заграничные партии не должны высказываться за ЦК русской партии.

В Германии я должна была повидать Эверта [212] и сказать ему, что если германская партия пойдет направо, то Шолем воспользуется случаем расколоть партию, образовать левую партию и Даже Новый Интернационал, а потом, когда настроение в русской партии снова пойдет влево, у Коминтерна окажется в руках никчемная правая брандлерианская партия.

В Париже действовать было бы труднее, так как никто не знает, какую позицию отдельные фракции в партии занимают в этом вопросе. Я могла бы повидать Сюзанну Жиро, но если бы я, к примеру, обратилась к Дорио, то должна была разговор начать с какого-нибудь колониального дела (Гуральский знал, что мне уже приходилось иметь дело с Дорио по одному колониальному вопросу) и тогда только, между прочим, в общем разговоре ему сообщить, что я слышала, что Гуральский и Вуйович твердо стоят за Зиновьевым, и после этого попытаться установить, какова позиция Дорио. Но в конечном счете было решено, чтобы я действовала через русского товарища (женщину), работающую в Париже [213], которую я знаю. Я спросила, знает ли Гуральский, какова позиция этого товарища в данном вопросе, и он ответил: «Меня и Вуйовича она не выдаст, независимо от ее политической позиции».

В мою миссию входило также посещение одного из руководителей СЖТУ (т. е. прокоммунистического профсоюзного центра УВКТ. — М. П.), но имя и другие указания политического характера мне были сообщены в другом разговоре незадолго перед отъездом (в Ленинград. — М. П.). После разговора на русском языке между этими двумя товарищами было решено, что в Рим не надо будет ехать, разве что надежные французские товарищи сочтут это необходимым. Я должна была всем сообщить, что оппозиция сидит пленником в России и лишена возможности связываться с заграницей. Мне было с первого момента ясно, что здесь речь идет об опасной фракционной борьбе в интернациональном масштабе…» — утверждала Г. Гесслер.

Возникло «дело Вуйовича — Гуральского», которое разбирала специальная комиссия в составе И. Пятницкого, А. Лозовского и Д. Мануильского. 2 февраля в Секретариате Г. Зиновьева состоялось заседание Делегации ВКП(б) в ИККИ, на котором был заслушан их доклад [214]. В ходе разбирательства А. Гуральский обвинил Г. Гесслер в провокации, но вынужден был признать факт разработки им фракционного плана. При этом он отрицал какую-либо причастность Г. Зиновьева к задуманной акции. Десятилетие спустя он так изложил произошедшее: «Я комиссии заявил, что делал это один, тогда как фактически делал это с согласия Зиновьева. В 1929 г. я заявил тт. Пятницкому и Мануильскому, что тогда обманул комиссию, но не хочу обмана дальше. Но в то время Зиновьев очень волновался по этому поводу, и я его успокоил, что возьму все на себя» [215].

Комиссия предложила вынести В. Вуйовичу и А. Я. Гуральскому строгий выговор, а последнего, кроме того, «ввиду особо активной роли… в этой фракционной попытке», рекомендовала снять с работы в Коминтерне. «Мягкость» постановления мотивировалась «Необходимостью избегнуть осложнений в работе Коминтерна и скорейшей ликвидацией внутрипартийным путем отголосков дискуссии, имевшей место на XIV партсъезде». Г. Зиновьев и Л. Каменев при голосовании резолюции воздержались. Справедливости ради надо добавить, что на состоявшемся 14–23 июля 1926 года объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), после того как В.В. Куйбышев огласил «дело Вуйовича — Гуральского», Г. Зиновьев в своем выступлении взял последних фактически под защиту.

11 февраля Политбюро ЦК ВКП(б), а чуть позже Секретариат ИККИ утвердили принятое решение.

А что же Гертруда Гесслер? В августе 1926 года она уехала в США, где с помощью мужа — видного американского коммуниста Вильяма Вайнстоуна (1897–1985) сделала неплохую партийную карьеру.

В марте А. Я. Гуральского определили в Институт Маркса и Энгельса на должность заведующего отделением права [216]. Здесь он продолжил свою фракционную деятельность: вошел в руководящий центр зиновьевской организации, участвовал в работе нелегальных кружков. В мае 1927 года он, как и Воислав Вуйович, подписал знаменитое «Заявление 83-х» [217] в ЦК ВКП(б).

Выступив от имени объединенной левой оппозиции и официально именуя себя «большевиками-ленинцами», авторы «Заявления» подвергли критике основные направления как внешней, так и внутренней политики ВКП(б). Позабыв совсем недавние времена, когда сторонников Л. Троцкого именовали «правоуклонистами», они обвинили партийное руководство в опасном для судеб революции сползании «вправо». По их мнению, причиной успеха переворота Чан Кайши в апреле 1927 года стали неверные установки ВКП(б) и Коминтерна китайским коммунистам, направленные на «умиротворение» националистической партии Гоминьдан. Серьезнейшей ошибкой считали они и сотрудничество советских профсоюзов с Генеральным советом британских профсоюзов в Англо-русском комитете. Это сотрудничество, согласно авторам документа, облегчило английской буржуазии возможность сбить забастовочную волну в стране.

«Между неправильной линией в китайском вопросе и неправильной линией в вопросе об Англо-русском комитете есть- теснейшая внутренняя связь, — утверждали лидеры объединенной оппозиции. — Та же линия проходит ныне по всей политике Коминтерна. В Германии исключаются из партии сотни левых пролетариев-передовиков только за то, что они солидарны с русской оппозицией. Правые элементы во всех партиях получают все больший перевес. Грубейшие правые ошибки (в Германии, Польше, Франции и пр.) остаются безнаказанными. Малейший голос критики «слева» влечет к отсечению. Авторитет ВКП и Октябрьской революции используется, таким образом для сдвига коммунистических партий вправо от ленинской линии. Все это, вместе взятое, лишает Коминтерн возможности по-ленински подготовить и провести борьбу против войны».

В области внутренней политики наряду с признанием достижения «серьезных успехов» оппозиция указывала на выявившиеся «большие трудности», которые, по ее мнению, затушевывались партийным большинством с помощью «мелкобуржуазной «теории социализма в одной стране», не имеющей ничего общего с марксизмом, с ленинизмом». Эти трудности заключались в ухудшении материального положения пролетариата и росте «враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа». Особенно беспокоила оппозицию быстрая дифференциация крестьянства, сопровождающаяся ослаблением политических позиций сельской бедноты. Безусловным требованием оппозиции было изменение внутрипартийного режима, направленное на «оживление внутрипартийной демократии» и активизацию «низовых партийных масс».

Альянс Г. Зиновьева с Л. Троцким был встречен Абрамом Гуральским без энтузиазма. Он считал его политической ошибкой. Вечером 7 ноября 1927 года, после провала организованных оппозицией контрдемонстраций в Москве и Ленинграде, А. Гуральский предложил Г. Зиновьеву порвать с Л. Троцким. Но события приняли уже необратимый характер.