Судьба по-русски

Я к тому времени, пройдя кинопробы, был уже утвержден на роль Добротина, главного героя фильма, и полностью погрузился в материал. Размышлял, прикидывал, находил, отвергал свои же находки, сомневался, радовался каждой подсмотренной у кого-нибудь особенности человеческого характера — выстраивал образ своего персонажа. Разумеется, что мне было далеко не все равно, кто будет моей партнершей, с кем мне в кадре предстоит вступать в конфликт, отстаивая свою позицию. Поэтому я незаметно, исподволь следил за тем, как идет выбор актрисы на роль Марии Одинцовой. Ждал, ждал и однажды спросил напрямик у Салтыкова:

— Долго я буду жить в неведении, с кем «в разведку» пойду?

— Дайте мне помучиться еще немного, — мрачновато-задумчиво сказал режиссер. — Трудно мне. Советчиков много и почти все в один голос твердят: «Попробуйте Заклунную». И Салынский туда же. Он видел ее на сцене… Я встретился с ней…

— Ну и?..

— Ну и ничего!.. Пока я не могу ее расшевелить: на все вопросы — «да», «нет», «да», «нет». Сидит, как мокрый воробей… И худая!.. — Салтыков встал. Мне показалось, что режиссер сердится на самого себя. «Худая» он упомянул не зря. Помню, он говорил: «Мне нужна не Маня, не Муся, не Мура, а М-А-Р-И-Я!!!»— Где в таком тщедушном теле, — продолжал Салтыков, — может поместиться сила, воля, удаль? На нее подуешь, она и рассыплется, как одуванчик. — Потом вдруг как бы по секрету сообщил: — Но красивая, стерва!.. Как посмотрела на меня зелеными зенками, я чуть не испугался!..

— Так, может, ее сила не в теле, а в глазах?

— Ладно, проба покажет…

Валерию Заклунную я лично не знал и никогда работ ее не видел. Слышал, правда, что из всех Марий (театральных) она — лучшая Мария. Знал, что выпускница школы-студии МХАТ, что работает в Киевском театре имени Леси Украинки.

Предполагал, что работа, если Заклунная будет утверждена на роль, мне предстоит нелегкая. Ведь актриса окажется в совершенно другой рабочей атмосфере. Все для нее на съемках будет чуждым: вместо привычных театральных декораций — настоящая плотина, бульдозеры, самосвалы, бегущий с гулом Енисей… И партнеры не те, и одеты не так… И режиссер требует не то, что тот, в театре. И текст порой не тот, что там…

Актриса попадет в обстоятельства чрезвычайные, в которых занервничать — раз плюнуть. А это значит, что нужна деликатность и доброжелательность в работе режиссера. Иначе, мягко выражаясь, будет неудача. Значит — неудача и моя.

Не знал я и как работает Салтыков. По слухам — режиссер он был с крутым характером. А после грандиозного общественного и зрительского успеха его картины «Председатель» характер, наверняка, стал еще круче.

Позвонил Лапикову:

— Иван Герасимович, только без утайки — каков в работе Салтыков?

— Надо терпеть. Он стоит того. Ядреный!..

Ну, «терпеть» — актерам не привыкать: нам на роду написано терпеть режиссеров, даже беспомощных. А вот что «ядреный»— это многообещающе. Это по мне…

И вот состоялась моя первая встреча со своей предполагаемой партнершей. При первом нашем рукопожатии я обратил внимание, что у Валерии очень холодные руки.

— Что так? — спросил я ее.

— Боюсь, — коротко, без рисовки ответила она.

Оказалось, что волновалась Заклунная не только оттого, что еще не было ясно, утвердят ли ее, но боялась она и меня, как возможного партнера по фильму: я тогда уже был известен, а ее в кино еще никто не знал. Но, как это ни странно, в ее действительно красивых зеленых глазах я не заметил ни тени страха… Завидное самообладание…

Вот такой — умеющей держать свои нервы в железных тисках — я знал Валерию на протяжении всего периода работы над фильмом. Бывала, конечно, и улыбка на ее лице — как знак творческого удовлетворения. Тогда, оживляясь, она спешила общаться с окружающими ее людьми, словно делилась радостью.

Говорили мне, что видели ее и плачущей, но… это тайком, в одиночку. Роль Марии сколочена драматургом крепко — упругая, действенная, но все же какая-то однобокая, в общем, как все в ту пору положительные герои в нашей драматургии. По сути, в роли всего две краски: не дать Добротину взорвать мраморную гору — это динамика — и страдания по поводу неладов с любимым человеком. И все. Поэтому Валерию чаще всего видели — ив кадре и за кадром — покрытую этаким флером грусти и тоски.

Но однажды мне посчастливилось подсмотреть Заклунную в раскованном, без груза ролевой тяжести, состоянии.

Знаменитый гидростроитель Бочкин — тот, про которого был уже снят документальный фильм «Девять морей Бочкина», — вырвал из своей суматошной жизни время для нас, киношников, и устроил консультацию. Мы долго «ловили» его с намерением вывести на откровенный разговор — про то, чего в сценарии нашего фильма нет, а нам для душевной подпитки во как нужно. Для меня он как-никак — живой прототип, легенда: наблюдай, бери, копируй…

К счастью, герой наш оказался увлекающимся и подвижным мужчиной. И что бы он ни говорил, даже комплименты в мой адрес, сам глаз с нашей Валерии не спускал. Дьявол, а не мужик…

Вот отрывки из его рассказов:

— …Чую я — задыхаюсь, рабочей силы не хватает. Во все инстанции криком кричу… И пошли к нам составы за составами с демобилизованными из армии ребятами. Красавцы, здоровяки! Ну, думаю, держись, батюшка-Енисей! А они, чертовы кобели, недельку-другую пошуровали и дёру со стройки… Я понял: хана моей ГЭС!

Еду к Алексею Николаевичу Косыгину. Так, мол, и так, общий привет коммунистической стройке, мужики мои драпанули. «Заработки-то — дай бог всякому!» — говорит сердито премьер. «Рублем не захомутать», — отвечаю ему. А он мне еще сердитее: «Тогда чем?!» Отвечаю: «Только бабою…» Бедный Алексей Николаевич от изумления сначала распахнул глаза, а потом сильно так зажмурился… Я понял — о чем-то соображает, значит. Ни слова не говоря, врезали мы по стакану боржоми. «Ладно, — говорит, — иди к Тяжельникову и решай с ним эти половые вопросы».

Я в ЦК ВЛКСМ, к Первому секретарю. И сразу с порога: «Евгений Михайлович, без комсомолок ударной стройке — кранты!..» И началось все под девизом: «Девушки, без вас — коммунизму каюк!» Конечно, кинулись агитаторы главным образом куда? Известно, к ткачихам. И что вы думаете, как прослышали мои женихи, что идет первый эшелон с девчатами, все на стройке вздыбилось, зашевелилось, задвигалось!

Слушал я живописную речь Бочкина и упивался его энергией — все подтверждало наше с Салтыковым видение моей роли в фильме. Но, пожалуй, больше всего поразило меня, как Заклунная смотрела на Бочкина: такой мне пока не приходилось ее видеть — она светилась восторгом, глядя на этого незаурядного человека…

И тут меня осенило: она же — Катерина в моем будущем фильме «Любовь земная», который я тогда собирался ставить, обдумывал его, одновременно снимаясь у Салтыкова в «Сибирячке»…

А начальник гигантской стройки на Енисее заливался соловьем:

— Слушайте, что было дальше. Хлопчики мои засуетились, готовясь к встрече невест: отдраили общежития, отутюжили свои робы, подстриглись, наодеколонились, сорвали вокруг все, что было похожее на цветы, и ринулись ордой на полустанок… Ну, и смех-и грех!.. И знаете ли, подсасывало где-то под ложечкой: а вдруг эта силища выйдет из берегов, взыграет застоявшаяся кровушка, проявится, извините, агрессия?!! Пришьют нам с Гяжельниковым организованную случку, и за аморалку айда нас вверх по Енисею… Прямехонько туда, где посвежее…

Подъезжаю к полустанку. Вижу картину — одно заглядение: сидят мои красавцы, как петухи на жердочке, на рельсах и у каждого в руках по букетику, а перед каждым по бутылке шампанского. «Ой-ой, думаю, быть беде. Где же это они, паразиты, вина-то достали?» И говорю: «Вы, ребята, покажите штатским девушкам, что здесь не хухры-мухры, а коммунистическая стройка…» А один так охально мне отвечает: «Мы им покажем, покажем!..» И ржут по-жеребячьему. Да-а-а…

Подошел состав. Заиграл наш оркестрик, подняли приготовленные транспарантики с приветственными словами, забегали, толкаясь, мои женихи, выстраиваясь вдоль всех десяти вагонов. И все, слышу, между собой перекрикиваются: «Мужики! Как договорились! Как договорились!»