Прощай, Лубянка!

Пять лет спустя, будучи уже в Москве, я читал документы РСМП и обнаружил в них знакомую фамилию служащего Аэрофлота. Канадская контрразведка подозревала его в сотрудничестве с советской разведкой и вела за ним активное наблюдение.

В Центре, по крайней мере на уровне отдела, меня встретили довольно прохладно. Дело, разумеется, было не в «проступке» моей жены. Скорее, мои коллеги завидовали тому, что сделано в Вашингтоне. Ведь подавляющее большинство сотрудников советской разведки никогда в жизни не видели совершенно секретных документов правительства США и тем более живого агента-американца.

Из отпуска я вернулся к ноябрьским праздникам. В посольстве по этому поводу, как обычно, состоялся самый большой в году прием. Отведав деликатесов русской кухни, разгоряченная толпа гостей спускалась по лестнице, когда я нос к носу столкнулся с секретарем посольства Быковым. Он шел и вовсе с трудом, держась за лестничные перила. Я на ходу бросил какое-то замечание, видимо задевшее его воспаленное воображение. «Вы тут лишние люди, так хорошо было бы без вас!» — с вызовом отреагировал Быков. «Без таких забулдыг, как ты, было бы еще лучше», — парировал я. В ответ Быков разразился ругательствами, смысл которых сводился к тому, что его тесть (а это был Абрасимов, зав отделом загранкадров ЦК КПСС) отправит меня в Москву через сорок восемь часов.

На следующее утро Соломатин провел со мной «профилактическую» беседу: «Быков пожаловался на тебя послу. Надо замять дело. Иди извинись перед ним. Не забудь, кто его тесть».

Я с удивлением посмотрел на своего шефа. Как он боялся начальства! За полгода до этого разговора ему пришлось разбираться с сотрудником резидентуры, который систематически прикарманивал деньги, выдававшиеся на содержание агента из числа местных журналистов. Его ежемесячные оперативные расходы на ленчи и коктейли превышали двести долларов. Не оставалось сомнений, что этот сотрудник распоряжался государственными средствами как хотел. И что же? Соломатин ограничился «профилактикой», поскольку тестем сотрудника являлся начальник Московского управления КГБ Виктор Алидин.

«Я не буду извиняться перед этим наглецом — тем самым вы унизите не только меня, но и всю службу. Не забудьте, что его реплики относились в равной мере и к вам как представителю КГБ», — сказал я Соломатину. «Ну что ж, пеняй на себя, если Быков действительно пожалуется Абрасимову», — мрачно заключил шеф.

1968 год выдался на редкость богатым событиями неординарного порядка.

Волна расовых беспорядков, бушевавшая с прошлого лета по всей стране, обернулась новыми жертвами. На этот раз от пули фанатика пал Мартин Лютер Кинг. Я всегда с большой симпатией относился к нему и к возглавлявшемуся им движению. В своей тетради я записал его слова: «Единственный способ добиться свободы — это преодолеть страх смерти. Если человек не познал, за что он готов умереть, его жизнь бессмысленна… И если человек дожил до тридцати шести лет, как я, и какая-то великая истина открылась ему в жизни, и появились какие-то большие возможности, чтобы выступить за то, что правильно и справедливо, и он отказывается от борьбы, потому что хочет прожить немного дольше, потому что боится, что его дом разгромят, или он потеряет работу, или его застрелят… этот человек может дожить и до восьмидесяти лет, но, когда он перестанет дышать, — это будет всего лишь запоздалое известие о том, что духовно он умер раньше.

Человек умирает, когда он отказывается защищать то, что считает правильным и справедливым».

Вслед за Кингом, двумя месяцами позже, в могилу сошел Роберт Кеннеди. Закончилась глава американской истории, связанная с пребыванием у власти братьев Кеннеди. Оба они стали жертвами насилия, поразившего общество. На смену им приходили лидеры, имена которых хорошо были известны стране. На горизонте предстоявших в том году президентских выборов замаячили две знакомые фигуры: Ричарда Никсона и Хьюберта Хэмфри.

Для посольства наблюдение за подготовкой и ходом выборов — занятие, которое сродни участию в спортивном состязании. Хотя наблюдающие ничего не выигрывают, они с азартом втягиваются в процесс, как будто от их прогнозов и мнений один из кандидатов получит больше шансов на победу и в стране что-то изменится. Жизнь не раз опровергала самые квалифицированные анализы и предсказания специалистов.

Посол Добрынин с самого начала сделал ставку на Хэмфри. Он полагал, что при всей непоследовательности демократов их политический курс предсказуем, тогда как Никсон, выражая устремление наиболее консервативной части правящих классов, скорее всего, резко повернет страну вправо, и шаткое равновесие, достигнутое в отношениях между СССР и США, будет нарушено.

Аналитики КГБ в Вашингтоне придерживались противоположного мнения. Они считали, что жесткость Никсона не обязательно несет в себе конфронтационное начало, что он способен, в отличие от демократов, на радикальные шаги, могущие внести свежую струю в подход США к решению международных проблем. Такому пониманию позиции Никсона во многом способствовали регулярные встречи сотрудника резидентуры Бориса Седова с профессором Гарвардского университета Генри Киссинджером. Исполняя обязанности по линии АПН, Седов сумел «зацепить» профессора и в течение ряда лет старался развивать свои отношения с ним. Когда Киссинджер включился в предвыборную кампанию в качестве советника Никсона, Седов не упускал случая, чтобы получить полезную информацию от него и довести ее до сведения Центра. Незадолго до выборов Никсон, знавший, что в Москве к нему относятся с предубеждением, обратился через Киссинджера к Брежневу с неофициальным посланием, в котором поделился своими мыслями о перспективах развития международной обстановки и выразил намерение приложить максимум усилий для улучшения взаимоотношений между США и СССР. Советское руководство проявило достаточно мудрости, чтобы дать благожелательный ответ на это обращение. Таким образом, накануне избрания Никсона между ним и Кремлем установился конфиденциальный контакт, который поддерживался по каналам КГБ. Добрынин ставился в известность о происходящем обмене посланиями только в общих чертах. Он по-прежнему считал, что следует поддерживать демократов, и был убежден в их победе на выборах.

Никсон нанес сокрушительное поражение своему сопернику и стал 37-м президентом США. До того, как в его адрес было направлено официальное поздравление, Брежнев в конфиденциальном послании сердечно приветствовал нового главу Белого дома и выразил надежду на существенные перемены в советско-американских отношениях. В течение последующего месяца вся переписка между Кремлем и Белым домом шла по каналам КГБ через Киссинджера и Бориса Седова. Конец ей положил Добрынин, поставивший перед Москвой вопрос о неестественности такого рода процедуры при наличии нормальных дипломатических контактов между двумя странами. Получив согласие Брежнева, Добрынин замкнул все встречи с Киссинджером на себя. Седову отвели вспомогательную роль на случай передачи каких-либо особо важных, конфиденциальных сообщений.

Я не склонен преувеличивать роль КГБ в налаживании закулисных связей с Белым домом. В иной обстановке наверняка возобладала бы линия посла. История советской дипломатии почти не знает примеров, когда разведка играла бы сколько-нибудь значительную роль в сближении противостоящих друг другу государств. Мнение разведки по большинству важных международных вопросов, как правило, игнорировалось либо вообще не доходило до руководства страны.

В данном случае решающую роль сыграли обстоятельства, связанные с резким падением авторитета и влияния Советского Союза в мире в результате акции стран Варшавского Договора в Чехословакии. Брежнев нуждался в поддержке и сочувствии и был готов протянуть руку любому, кто ответил бы взаимностью. Именно по этой причине он не пошел на поводу у Добрынина, зная, что от демократов ему ждать нечего, но ухватился за вариант, предложенный КГБ, потому что уязвимое положение Никсона вселяло надежду на перемены.