Антология «Битлз»

Джордж: «Как только мы увидели кожаные вещи, все сразу решили одеться в кожу. Кожаные куртки всегда считались шикарными — как у Марлона Брандо, особенно с джинсами. В Германии отлично шьют кожу, наши друзья носили ее. Астрид одевалась так, когда мы еще таскали ливерпульское барахло. Именно у нее мы переняли пристрастие к коже и битловским прическам. Мы подружились еще с несколькими местными жителями, официантами и менеджерами клубов. Они полюбили нас, потому что мы не раз приезжали в Гамбург».

Джордж: «Эти ранние фотографии „Битлз“ бесподобны. Их сделала Астрид в увеселительном парке Гамбурга (в грузовик, на котором мы сидим, сложены разобранные „американские горки“). „Битлз“ отлично смотрелись. Астрид больше чем кто-либо другой оказала влияние на наш имидж. Она заставила нас выглядеть стильно».

Пол: «Война закончилась не так давно, все ливерпульцы и другие наши соотечественники помнили ее, поэтому мы радовались, что познакомились с молодыми немцами. Эта молодежь уже забыла про войну, у нас с нею установились хорошие отношения.

Нам это казалось странным. Все вокруг было чужим, вся атмосфера Гамбурга. Мы ходили на почтамт за марками. Это напоминало детство и скаутский лагерь, где всегда ждали почту: когда раздавали письма, каждый надеялся, что ему пришло два, а может, и три письма. Если писем не было вообще, ты падал духом. Здесь письма нам передавали менеджеры клубов, каждое письмо становилось событием. Мы уходили в уголок и читали эти длинные письма».

Ринго: «Однажды утром, когда я впервые приехал в Германию, я бродил по улицам, гадая, куда податься, и на Гроссе-Фрайхайт столкнулся со Стюартом. Мы были почти не знакомы, но он пригласил меня в кафе, где подавали оладьи, и заказал мой первый немецкий обед.

Мы все вместе болтались по Рипербану, вместе ели кукурузные хлопья и оладьи, и так я выучил несколько немецких слов. Первым делом я узнал, как будет по-немецки «кукурузные хлопья», потом заучил слова «Pfannkuchen» («оладьи») и «Ei und Kartoffeln» («яйцо и картофель»). Официанты учили нас говорить «отвали» или «поцелуй меня в задницу», но уверяли, что эти слова означают совсем другое. И когда мы говорили это кому-нибудь из немцев, нас хватали за грудки, и мы спешили объяснить: «Мы англичане! Этому нас научили!»

В этом районе жить было небезопасно, как и в Ливерпуле, но мы знали, как с этим справляться, ведь мы выросли в таких же условиях».

Джордж: «Есть мы ходили в несколько излюбленных заведений. Одно такое очень дешевое и грязное место находилось совсем рядом с „Кайзеркеллером“, за углом, по правой стороне переулка. Посетители в основном были местными и казались ветеранами войны. У кого-то не было ноги или руки, у кого-то глаза. А еще там повсюду бродили кошки. Мы шли туда и получали за гроши шикарный обед. Гораздо лучше было заведение Гаральда. Там подавали кукурузные хлопья, яйца и чипсы. И молоко, что, вероятно, спасло нас — на этой улице продавали много свежего молока. Утром мы просыпались и покупали литр холодного молока в молочной напротив кинотеатра „Бемби“. Пару раз мы купили пахту, не зная, что это такое. Попробовав ее, мы скривились: „Фу! Что это?“ Пахта нам не понравилась».

Пол: «Заведение Гаральда находилось на Гроссе-Фрайхайт. Там подавали гамбургеры, называя их «Frikadellen». (Мы не понимали, почему в Гамбурге нельзя называть их гамбургерами.) Гаральд торговал прямо возле клубов, а за углом располагалось заведение Чжу-У, излюбленное место Джорджа. Это был китайский ресторанчик на расстоянии трехсот ярдов по улице, чуть в стороне от Рипербана. Тамошним фирменным блюдом считались оладьи — «Pfannkuchen mit Zitrone bitte und Zucker», оладьи с лимоном и сахаром. Их продавали только там, все остальное казалось нам «иностранной» едой. Мне запомнилось, как легко было определить, что именно мы только что здесь обедали, — на наших пустых тарелках обязательно оставались корнишоны. Мы упорно их не признавали, и на наших тарелках неизменно оставалось по два маленьких корнишона.

Есть оладьи было здорово! Казалось, масленица была в разгаре. Единственным недостатком было то, что вокруг сидели калеки, старики в черных беретах, явно побывавшие на войне. И если вдуматься, вспоминалось, что война закончилась всего пятнадцать лет назад. Мы видели множество бывших солдат, и у всех сохранились мундиры: у дворника, мусорщика, укладчика асфальта. Некоторые носили мундир или нарукавную повязку, но у них не было руки или ноги. Все это постоянно напоминало о недавних событиях. Мы, ливерпульские парни, воспринимали это так: «Ну, ладно, войну-то выиграли мы, беспокоиться не о чем». Про войну мы старались не упоминать, но, если речь заходила о ней, мы становились националистами и патриотами».

Стюарт Сатклифф: «В одном я с тех пор абсолютно уверен: я ненавижу жестокость. В тех краях ее слишком много…» (60)

Джордж: «Недостаток ночных клубов Гамбурга в том, что почти все официанты и бармены были гангстерами, крутыми ребятами, задирами, поэтому там постоянно вспыхивали драки.

Самая популярная песня, под которую обычно начинались драки не только в Гамбурге, но и в Ливерпуле, называлась «Хали-гали». Каждый раз, когда мы играли ее, начиналась драка. В Ливерпуле дерущиеся дубасили друг друга огнетушителями. В субботу вечером все сбегались из разных пабов, и «Хали-гали» была гарантирована.

Помню, в Гамбурге часто применяли оружие со слезоточивым газом. Однажды ночью мы унюхали запах сигарет «Плэйерс» и «Кэпстен» и догадались: «Ага, должно быть, где-то здесь англичане!» В клуб действительно забрели солдаты. Помню, как я советовал одному не приставать к барменше: она была подружкой менеджера клуба, крутого парня. Но солдат напился, начал к ней приставать, и уже в следующую минуту грянула «Хали-гали» и началась драка. Из-за слезоточивого газа нам пришлось прекратить выступление».

Джон: «Шайки чертовых британских солдафонов всегда пытались буянить. Едва унюхав в зале запах сигарет „Синиор сервис“, мы уже знали, что ночь будет бурной. Выпив несколько стаканов, они начинали орать: „Да здравствует Ливерпуль!“ или „Да здравствуем мы, любимые!“ [Но потом] все они валялись полуживые-полумертвые, потому что пытались затеять драку с официантами из-за счетов или просто без повода. Официанты доставали пружинные ножи, дубинки или что-то еще. Таких убивцев я еще никогда не видывал» (67).

Джордж: «У них были дубинки со свинцом внутри и кастеты. За углом находился магазин, где можно было купить все это. Они затевали драки и лупили друг друга до полусмерти, а потом виновника вышвыривали через заднюю дверь. Час спустя он возвращался с подкреплением, и тогда кровь лилась рекой. Это случалось постоянно, особенно когда в городе появлялись войска. В город прибывали матросы и солдаты, напивались, и это неизбежно заканчивалось кровью и слезами. В том числе и слезами музыкантов — слезоточивый газ пускали нам в лицо».

Пол: «Повсюду околачивались матросы. Официанты отличались жестокостью — иначе было нельзя, драки вспыхивали постоянно, время было сумасшедшее. Но нам это нравилось».

Джон: «Мы решили ограбить английского матроса. Я думал, нам удастся заговорить ему зубы по-английски и выманить у него деньги. Мы долго поили его, а он все спрашивал: „А где же девчонки?“ Мы продолжали болтать, стараясь выведать, где он прячет деньги, но так ничего и не добились. Под конец мы дважды ударили его и остыли. Бить его нам не хотелось» (67).

Пол: «Я немного привык к причудам Пита. Он часто пропадал по ночам. Он познакомился с одной стриптизершей, которая стала его подружкой. Работу она заканчивала в четыре утра, Пит оставался с ней, возвращался около десяти и ложился спать, когда мы уже принимались за работу. Думаю, тогда наши отношения и дали трещину.

Примерно в то же время мы были на ножах и со Стюартом. Я добивался музыкальной точности — на случай, если нас услышит кто-нибудь понимающий. Я считал, что мы всегда должны быть готовы к появлению тех, кто ищет таланты. Теперь люди называют меня за это перфекционистом. Мне это не казалось одержимостью, я считал, что поступаю правильно. От этого в наших отношениях возникли новые трещины. Наверное, я мог бы проявить большую чуткость, но кто способен быть чутким в таком возрасте? По крайней мере, я не мог.