Эй, вы, евреи, мацу купили?

Волны моря. Лицо Марины – два лепестка розы в комнате, где духота обливала всех потом. В такие мгновенья мужчины от Марины сходили с ума. Она принадлежала к женщинам, кто красотой своей владел изнутри. Так наверное поют.

Дима познакомил «сову» с друзьями, и ватагой возвращались к метро.

На Ленинских Горах она сказала Диме:

– Провожать меня до проходной не нужно. Я не хочу разговоров.

– Я люблю тебя.

– Скажите это на иврите.

– Ани охав шелах, – послушным идиотом сказал Дима. – Послезавтра восьмое марта.

– Я не признаю этот праздник.

Она ушла не оглянувшись.

Седьмого марта Дима с институтскими сотрудниками загружали автомашины на овощной базе луком и яблоками, а потом, как это делается, выпили. На площади Трех Вокзалов он купил два билета в театр и позвонил Марине.

– На завтра!

– А я вас завтра приглашаю к себе. Моя соседка уехала домой.

Восьмого марта вымытый и выбритый, с женскими колготками в кармане приперся лысый Дима к общежитию аспирантов. Она опоздала на двадцать минут.

– Я пойду в стороне от вас. Поднимитесь на 7-й этаж, налево по коридору, последняя комната. Но чтобы никто не видел, как вы ко мне входите.

Он проглотил и это. И с ним, действительно, не церемонились.

Затемненная келья Марины – это раскладушка с неубранной постелью, на подоконнике бутыль виноградного сока, на письменном столе блюдце с поджаренными ломтиками черного хлеба и сахарница. Целовались сначала у окна, потом на раскладушке. Наконец, он сказал, как бы сам не свой (так всегда случалось с ним в незабываемые мгновенья).

– Я хочу тебя, Марина. Я хочу чтобы ты мне родила сына… хочу, чтобы мы стали перед Богом мужем и женой…

– Хорошо, – сказала она. – Отвернитесь.

Он сбрасывал одежду с себя, еще не веря ей, обернулся. Она сидела на раскладушке в нижней рубашке, ноги – под одеялом. Он снял с нее рубашку и увидел грудь с розовыми сосками. Она стеснялась ласк. Вообще все жутко быстро произошло.

– Перегорел я, – виновато улыбнулся Дима.

Но она молчаливая и нежная легко успокоила его и через несколько минут он снова взял ее и на этот раз они соединились надолго, насколько это бывает у очень сильных людей. Третий раз Марна просила уже сама:

– Ты меня еще хочешь? Только будь осторожней.

Она обняла его ногами.

Они пили чай с ломтиками черного хлеба. У нее вдруг разболелся живот.

– У меня язва.

– Нужно обратиться к врачу.

– Нет.

Боль скоро отступила. Марина пошла провожать его. И на этот раз – порознь.

– Ну, вы не расстраиваетесь, что не пошли в театр?

– Я счастлив.

– Ну вы соблюдали предосторожность?

Он едва не расхохотался в ответ. Какого черта!? Это была охота за молодостью и ружье он держал без чехла. Он торжествовал сейчас над всеми женщинами и над бывшей своей женой.

– Теперь не скоро, – сказала Марина.

Он улыбнулся кошачьими глазами.

Две недели он ждал ее звонка.

– Прости, Марин, что я звоню первым. Как дела?..

– Я ведь просила мне не звонить. – сказала Марина.

– Когда мы встретимся?

Она молчала. Говорила она ему или нет, что ее приятель Коля вернулся из ссылки?

– Может быть тебе неудобно говорить? – раздалось в трубке.

Этот Дима ее достал-таки.

– Дима, – сказала она, – ко мне приезжала мама, мы поговорили и в общем… Ну, это не телефонный разговор. Во всяком случае, я не стою того, чтобы из-за меня расстраиваться.

Она попрощалась и выбрала для этого телефон.

Несколько дней он ничего не чувствовал, кроме того, что он отвергнут. Отвергнут. Не привыкать как-будто. На пятый день он обнаружил, что стоит посреди комнаты – лицом к картине дачного лета. За окном пороша снежила балкон, но Дима был сейчас в лето.

Она позвонила в середине мая.

– Дима, нам надо встретиться. Я буду вас ждать у станции метро «Университет» через час.

– Хорошо. Ты не опоздаешь?

– Я приду на этот раз вовремя.

Она пришла даже раньше. В черном пальто. В большой черной шляпе. Лицо цвета огнедышашей лавы.

– Идемте, – сказала Марина и конвоировала его в темный трамвайный сквер.

– Я вас тогда просила быть осторожней. Я ведь просила!

– Ты беременная? У нас будет ребенок!

– Я влипла. Мне он не нужен сейчас. Вы все испортили!

– Все будет хорошо, вот увидишь.

– Идиот! Чему вы улыбаетесь? Я вам отдам ребенка и делайте с ним что хотите. Тогда не так запоете.

– Это в тебе говорит страх. Все будет хорошо.

– Ну вот что, узнаете в ЗАГСе на какое число принимают заявления, чтобы мне не позориться и не брать справку.

– Почему ты из наших отношений делаешь тайну? Ты стыдишься меня?

– Мы друг другу не пара. Разве вы не заметили взгляды ваших друзей.

– Это очень важно – взгляды?

– А вы сами не понимаете, что мы не подходим друг другу? Моя мама имела ввиду совсем не вас.

– Друзья, мама…. Сама ты где?

Увы, она не знала. Приятель ее Коля бродяжничал в Москве (дома в Иркутстке его ждали повестки из райвоенкомата), предлагал ей стать вместе с ним русскими хиппи.

– Я не могу делать аборт, врач предупредила, что у меня больше не может быть детей.

– А я тебя не заставляю делать аборт.

– Ну вот возьмете его себе.

– Мы будем жить вместе?

– Еще чего! Я в университете! Он будет искусственник. О чем вы думали, когда я вас предупреждала?! Двадцать лет пожили с женой и не знаете элементарных вещей.

– Это что ж, я останусь с двумя детьми?

– А вы как думали? Я вас предупреждала. Конечно, я тоже наполовину виновата, но вы… взрослый человек… Если бы я могла знать! …

– Ты позвала в гости и я, дурак, поверил в любовь.

– Впервые встречаюсь с психом. Если бы вы не сделали мне подлость, мы бы по-хорошему расстались и все. Но теперь поздно. Нужно спасаться от позора!

– Когда ты пригласила…

– Хватит об этом. Просто я хотела посмотреть, что вы за партнер. Вам же было бы потом хуже. Я кажется, сойду с ума….

– Все будет хорошо, – тупо сказал Дима.

– Мне не нужен ребенок. Понимаете?!

– А ему уже плевать на это! – вдруг заорал Дима. – Понимаешь?! Он уже живет и имеет на это право. И ты его родишь – хочешь того или нет.

– Пусть другие коровы рожают. Я на вас так зла! Это уже никогда не пройдет.

– Все проходит, увы, – сказал Дима тихо, на выдохе.

– Вы можете получить для меня квартиру? Я должна жить одна.

– Одна?

– Я не переношу окружающих, если они дебилы.

– Ты можешь пожалеть потом…

– Я уже жалею, но завтра мы все равно подадим документы в ЗАГС.

– Пусть так, – сказал он.

На следующий день Дима на работу с паспортом приперся – ни жив ни мертв. Марина позвонила в одиннадцать.

– Вы взяли паспорт? Я позвоню еще в конце дня.

В семнадцать она сообщила, что занята и они пойдут в ЗАГС в другой день.

Она отпустила его на неделю и он уж было облегченно вздохнул.

И вот только он расслабился, она – хлоп и накрыла его звоночком.

– Паспорт при вас?!!! – тихий голосок.

– Нет.

Нет, кончено! Или она думает – Дима спит и видит себя в ЗАГСе? К чертям собачьим этот брак. Да здравствует покой и воля!

– Я буду, Дима, ждать вас у того заведения в половине седьмого. Не опаздывайте.

Он держал в руках трубку, а чувствовал себя бараном перед коброй. До этого он и не знал, что гипноз бывает по телефону. Жизнь, рабойсим, действительно прекрасна и удивительна. В восемнадцать-тридцать он с паспортом в кармане – улыбкой на лице встречал Марину.

Увидела Диму в шагах десяти и, неподходя к нему, направилась в ЗАГС. Его протянутая рука – взмах неуклюжий, ее коричневое платье – грубое и свободное сливалось с маской гневливости на лице. Так может мужчину ненавидеть только много лет прожившая с ним женщина.

– Марин!..

Платье ее вмещало такое подолье, что оно выпирало отовсюду полосами и пуговицами. И неужели за неделю лицо так обрастает волосами? А ведь она была красавицей. Была красавицей в зимнюю субботу на Горке.