Музыка= радость и боль моя

Причины этого легко устранимы при общем условии: руководству надо любить театр, а не себя в нем!

Голованов был сдержан во взаимоотношениях с Рейзеном. Но когда нужен был Рейзен для “Хованщины”, этот “властелин”, “подавляющий дирижер” сам пошел к нему домой и убедил. Договорились, и Рейзен блистательно пел Досифея.

К чести Голованова следует сказать, что во имя дела он так же поступал и по отношению к другим артистам.

Директор или художественный руководитель в театре должен помнить, что “удобный” ему артист чаще всего бывает “неудобен” для публики. А если он любит искусство, то должен думать прежде всего о тех, кому оно служит.

Артист не может быть в “простое” — это ущерб для театра, для искусства, а если и бывает, то причин тому много, и они подчас невидимы и иной раз непонятны даже тем, кто мог бы их устранить. Артист должен больше быть на сцене, в оперном классе, чем на заседании и в кабинете руководителя... И вот Марк Рейзен провел большее время своей жизни у рояля и на сцене. Рейзен немного сделал для кино, но не его в том вина, а равнодушие иных тому причина. К тому же он никогда не был излишне сговорчивым. Но в результате недополучило наше искусство. И тем, кто его любит и от кого зависит его расцвет, сегодня же надлежит взять все возможное от Рейзена-художника. Народу польза, а певцу — духовное удовлетворение.

1965

* * *

Сегодня взор общественного внимания прикован к выдающемуся явлению в искусстве — Марку Осиповичу Рейзену. Визитная карточка — стаж его работы. Трудятся все, но важно качество. В опере главнейшее — это пение, а оно у Марка Осиповича прекрасное. Петь он начал в семейном хоре. Призывают в армию — воевал в первую мировую, получил два Георгия — пел и там, в сырых окопах. От ухарства, от крикливости певческой (“А я, мол, сильнее”) его словно охраняла таинственная сила. И вот то звуковедение сохранилось и торжествует по сей день у Рейзена. Если вы услышите его поющим, то убедитесь в этом.

Легок ли его путь в жизни? Нет. Взаимопонимание, вера и доверие — это важно вообще, а в искусстве без этого жить невозможно. И часто много сил уходит на ненужное, как оказывается позднее. Это сдерживает ритм исканий и утверждений. А все недопетое, что представляло бы высочайшую ценность в искусстве,— кому представить счет, что это не состоялось? К примеру, Дон Карлос в исполнении Рейзена. Об этом надо помнить не только в юбилейный день, но и для грядущего.

Бывает много неожиданностей и случайностей у всех, но в искусстве их больше, и переживаются они острее. И общество, которому служит артист, принимает как должное содеянное им. Но какие же нужны выдержанность, спокойствие, чтобы нести на высоком уровне бессмертные творения непреходящей ценности.

Да сохранятся его дни надолго, они сегодня и завтра будут излучать творческий труд певца Марка Рейзена.

1985

Поль Робсон

Встречи с Полем Робсоном всегда производили на меня огромное впечатление.

Помню один из дружеских вечеров в Москве. Сидя у рояля, я напевал “Солнце низенько”. Видимо, обаяние украинской музыки пленило Робсона. Неожиданно в терцию, сначала робко, затем тверже, с увлечением зазвучал его голос.

Кругом все смолкли. Мы быстро спелись. И вскоре наш дуэт звучал уже вполне уверенно.

Поль Робсон пел по-украински, и я дивился той легкости, той восприимчивости, с которой он почти мгновенно уловил поэтический и мелодический рисунок украинской песни.

Вдохновенный певец, он с особой чуткостью воспринимает музыку, рожденную народом, где бы этот народ ни жил: на Миссисипи или на Днепре.

Я понял, что между этим маленьким эпизодом и всей творческой жизнью Робсона, певца и борца, существует внутренняя связь.

Глубокая любовь к народу диктует Полю Робсону ту страстность и настойчивость, с которой он борется за интересы трудящихся, за мир.

В один из приездов Робсона мы разговорились с ним о некоторых творческих проблемах. Речь зашла о возможном участии Поля Робсона в спектакле “Отелло”, шедшем в одном из московских театров.

Робсон сказал, что он трактует образ Отелло так же, как и знаменитый негритянский трагик Олдридж, дочь которого во время своих занятий с Робсоном рассказала ему о мастерстве своего отца и о том, как он понимал шекспировского Отелло.

В свое время Олдридж обменялся портретами с Тарасом Шевченко, с которым он был связан искренней дружбой. Встретившись в Петербурге, долго молча стояли, обнявшись, украинский поэт и негритянский актер. Они были очень взволнованы.

Однажды я приветствовал Поля Робсона от имени работников искусств.

После приветствий, рукопожатий и взаимных объятий мы исполнили дуэтом в октаву известную народную песню “Ах ты, ноченька”. Эта песня в нашем исполнении была записана на пленку, и теперь ее можно услышать по радио.

Во время одного из приемов в ВОКСе мы засиделись до рассвета. Были открыты окна. Робсон пел, и голос его был слышен на улице. Певец подошел к окну, его встретили цветами и громкими приветственными возгласами. Робсон, принимая цветы, улыбался и в знак благодарности тоже бросал цветы своим слушателям. Эта случайная аудитория — прохожие, дворники да влюбленные, встречавшие рассвет в уютном московском сквере,— восторженно слушала замечательного певца.

Мы видели, как в Парке культуры имени Горького тридцать тысяч зрителей, затаив дыхание, с любовью и огромной признательностью слушали негритянского певца.

Вспоминая Поля Робсона в день его шестидесятилетия, вновь понимаешь, какие высокие качества человека и гражданина воплотились в этом замечательном артисте.

Робсон — боец в искусстве и в жизни. Искусство его — это искусство певца-трибуна, политического борца.

1958

Леонид Собинов

Можно много и долго говорить об известной эпохе в вокальном искусстве, но можно сказать всего одно лишь слово, которое определяет эту эпоху.

Слово это — Собинов.

Великий, вдохновенный артист, в благородном облике которого в гармоническом единстве слились черты певца, музыканта и гражданина, оказал большое влияние на все наше оперное искусство.

Вот почему с такой теплотой и благодарностью чтут память Леонида Витальевича Собинова. Казалось бы, писать о певце, который уже не поет и давно отзвучал, затруднительно. Ведь даже самая совершенная запись на пластинке не дает подлинного звучания, и именно того, в котором воспринимаешь ж и в у ю мысль. Невозможно воспроизвести сейчас то подлинное, неповторимое, что было в звучании Л. В. Собинова.

Что же остается в таком случае от певца? Остается его огромный вдохновенный труд, отданный на обогащение русской и мировой вокальной культуры. Остается высокая вокальная культура, накапливаемая и приумноженная последующими поколениями. И в сегодняшнем сценическом и вокальном звучании есть доля труда наших предшественников, есть труд Леонида Витальевича Собинова.

Известно, что Собинов готовил себя к адвокатской деятельности, но она оказалась ему не по душе. Леонид Витальевич целиком посвятил себя любимому делу — искусству.

Он писал по этому поводу: “Музыка и драма — вот вся жизнь, и, ей-богу, я не стал от этого глупее. Напротив, как будто многое в жизни становится яснее, все проще, а искусство, развивая эстетическую сторону, сделает и меня как-то чище”.

Леонид Витальевич Собинов родился 7 июня 1872 года в городе Ярославле. Дед его был вначале крепостным, а впоследствии откупился на волю.

Собинов в детстве пел в церковном гимназическом хоре, затем, учась в Московском университете, выступал в студенческих хорах. Девятнадцатилетним юношей он в первый раз выступил на сцене в украинской труппе Заньковецкой и Садовского. Украина издавна являлась неисчерпаемым источником, дающим хорошие голоса, и естественно, Собинова привлекали музыкальная атмосфера, хорошее пение, каким отличался украинский творческий коллектив. В 1897 году певец вступил в труппу Московского Большого театра, где он вдохновенно работал до конца своих дней.