По ту сторону фронта

Николай Тимощенко, человек беспартийный, учительствовал в гилянской школе и оттуда в 1939 году был призван в армию. Участвовал в боях с первого дня войны; раненный в ногу, остался на поле боя. Крестьяне подобрали советского командира, спрятали от фашистов и вылечили. В конце июля, переодетый в гражданскую одежду, слегка прихрамывая, Тимощенко вернулся в Чашники, где жили его жена и дочь. А в середине августа, после встречи с Колосом, началась его подпольная работа. Он был смел и осторожен, фашисты ни в чем не подозревали беспартийного учителя, а знакомства у него были большие. В каждом учреждении нашелся свой человек, помогавший подпольщикам. На радиоузле, например, работал Кирилл Никитин. Через него группа слышала все передачи Москвы, а Тимощенко и Колос оформляли их в виде листовок и распространяли по деревням.

На чашницкой мельнице служил Сыско. Там встречались и подолгу задерживались крестьяне всего района. Туда же приносили свои сведения связные группы, и там от Сыско получали задания и листовки. А иногда и оружие провозили они вместе с зерном и мукой.

Активно помогал подпольщикам и уважаемый всеми заслуженный врач республики Терешков — лечил, снабжал медикаментами, выполнял отдельные поручения во время своих частых поездок по району.

Подпольщики-комсомольцы, тоже проводившие значительную работу среди населения и собиравшие оружие для предстоящей борьбы, связались с группой через сына Терешкова — студента Олега. Горячий и честный был парень. Произошел с ним такой случай. Бывший одноклассник и друг его, некий Булавко, поступил в полицию. Он не только не послушался Олега, отговаривавшего его от этого позорного поступка, но еще и хвастался перед ним своей разгульной жизнью — девками, самогоном, безнаказанностью — и звал последовать его примеру. Комсомольцы решили убить изменника, и Олег, выследив Булавко, застрелил его днем среди улицы в Московской Горе. А когда один из наших ополченцев удивленно сказал Олегу:

— Да ведь он — твой приятель.

Олег ответил:

— Не может мне быть приятелем предатель!

Чашницкая организация готова была к выходу в лес, но оружия на всех не хватало. И вот Тимощенко, вернувшись с Липовецкого совещания, выбрал трех надежных товарищей, на которых еще не косились фашисты, и поручил им записаться в полицию, чтобы добыть оружие. Так они и сделали, а через два дня, улучив удобный момент, овладели всеми винтовками, которые находились в полицейском участке. Другие полицейские отдыхали в это время, лежа в своей казарме, тут же рядом, за перегородкой.

Партизаны захлопнули дверь, заперли ее снаружи и вышли на улицу, где еще пять человек ожидали оружия. Почти бегом миновали они несколько кварталов и вырвались из города. Тут их настигли немцы. Больше двух километров надо было бежать партизанам по открытому полю. Отстреливаясь от врагов, они передвигались короткими перебежками, а потом лесами пошли к сборному пункту.

Еще семнадцать вооруженных патриотов присоединились к нашему отряду. А в Чашниках молчал радиоузел, выведенный из строя Никитиным.

К сожалению, и Никитин, и Тимощенко недолго проработали с нами в лесу. Никитин неосторожно появился в Чашниках, был схвачен и расстрелян. А Тимощенко погиб под Свядами при выполнении боевого задания — группа, в которой он находился, наткнулась на фашистскую засаду.

Помнится, в случайном разговоре, зная, как трудна и опасна работа партизана, Тимощенко просил товарищей не сообщать семье, если он погибнет. «Пусть живут надеждой, им и так тяжело приходится. Может быть, время хоть немного примирит их с потерей». И мы выполнили его волю.

Таранковичский бургомистр Василенко в начале своей карьеры, желая выслужиться, активно работал на немцев. Он собирал для них теплую одежду, заготовлял хлеб и мясо, преследовал партизан, расстреливал советских людей. При его непосредственном содействии были убиты пять десантников из группы капитана Архипова.

Конечно, и мы не оставались в долгу. Ретивый немецкий прислужник едва ушел от расплаты в Амосовке, куда заманил его старший лейтенант Ярмоленко. Тогда наши люди обстреляли заехавших в деревню полицаев. Лошадь у бургомистра была пугливая и горячая. За санями, в которые она была впряжена, на привязи шла другая лошадь. Сам же Василенко еще до стрельбы вылез из саней. Услыхав выстрелы, упряжная лошадь понесла. Василенко не успел сесть в сани, и, как утопающий хватается за что попало, ухватился за хвост привязанной лошади.

Не поспевая за конским бегом, упал, не выпуская хвоста. Полицаи, охваченные паникой, и не подумали помочь своему начальнику. Так, без шапки, волочась по снегу за лошадью, Василенко и скрылся от партизанских пуль за поворотом дороги. Это было бы смешно, если бы не досада, что такой видный предатель все-таки спасся.

Его ближайший помощник, начальник таранковичской полиции Зубрицкий, тоже только случайно уцелел, когда Перевышко бросил в хату, где он находился, гранату.

После этих происшествий, а главное, зная о разгроме немцев под Москвой и видя, как участились удары советской авиации по фашистским тылам, Василенко остро почувствовал всю безнадежность своего положения. Окруженный гневом и ненавистью крестьянства, что он сделает с горсточкой своих полицаев? Да и эта горсточка сомнительна: при первом удобном случае полицаи разбегутся и попрячутся куда попало. Держался он, конечно, не полицаями, а немецкими штыками, но и надежда на немецкие штыки потускнела. Тогда он начал искать встречи с партизанами, обещал помогать, просил Батю назначить ему свидание. Григорий Матвеевич, занятый другими, более важными делами, сам не поехал, а поручил встретиться с Василенко мне, наметив те условия, которые я должен буду предъявить бургомистру.

Встреча состоялась в январе в деревне Заборье, в глухую метельную ночь. На одном конце деревни пьянствовали полицаи, а на другом — их начальство в хате колхозника Богдановича дожидалось приезда партизан.

Около самой хаты нас встретил председатель колхоза Зайцев. Он тоже был в курсе дела, и сам подготовил эту встречу.

— Все в порядке. Заходите.

И мы — прямо из метели заиндевелые, в снегу, в клубах морозного пара — вошли в комнату.

На мне был тулуп, но под ним, за пазухой ватника, правая рука сжимала рукоятку пистолета. За мной протиснулся в дверь громадный детина Ильин, гремя пулеметными дисками, а потом вошли Ярмоленко и Кобышев с автоматами.

Василенко и Зубрицкий вскочили из-за стола. Конечно, они ожидали нас, знали, что мы явимся с оружием, и все-таки растерялись в первую минуту и невольно взглянули в угол, где — слишком далеко! — стояли их винтовки. Я перехватил этот взгляд и как можно проще и непринужденнее сказал:

— Ну вот и встретились. Можете чувствовать себя спокойно. Мы вас не тронем.

Уселись. Василенко сразу справился со своим волнением и в продолжение всего разговора держался свободно (по крайней мере, внешне), но Зубрицкий так и не мог успокоиться. Они были очень непохожи друг на друга. Василенко — ладный, подтянутый, с энергичным правильным лицом. Зубрицкий — неуклюжий, сутулый, низколобый и рябоватый; волосы подстрижены ежиком; плутоватые глаза бегают. Если Василенко производил впечатление авантюриста, умеющего притворяться благородным, то Зубрицкий выглядел жуликом самого мелкого пошиба: шкодлив, как кошка, труслив, как заяц. — Он и держался как-то приниженно, почти не говорил, ограничивался односложными ответами, но называл своего начальника в эту ночь не «господином бургомистром», а «гражданином Василенко».

С первых же слов я продиктовал им те условия, на основе которых мы согласны поддерживать с ними контакт, согласны не преследовать их и не мстить им. Вот эти условия:

1. Полиция нигде ни в чем не должна мешать работе партизан.

2. Выдать нам всех тайных агентов гестапо.

3. Сохранить в волости всех военнообязанных, не давать возможности немцам угнать их в Германию.

4. Всемерно противодействовать отправке мирного населения в Германию.