Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой непропущенные

И так, если натиск Скржинецкого на Розена был в порядке вещей, а сверх того еще и предвидим фельдмаршалом, то не надлежало ли ему до начатия своего движения прибегнуть к следующему простому рассуждению: нападение главных неприятельских сил на Розена может ли ниспровергнуть план, основанный на движении к Висле и на переходе её, и угрожает ли оно существованию нашей армии? Если оно чем-либо угрожало нам, то надлежало остаться около Шеницы; через то спасти от расстройства план кампании и существование армии, и, вместо движения к Вепржу и перехода Вислы, придумать какое-либо предприятие другого рода. Если же оно ничем не угрожало нашей армии, то следовало, оставив Шеницу, переправиться через Вислу, и, что бы ни приключилось с корпусом Розена или с другими отдельными частями, надлежало, не изумляясь ничему, не упадая ни от чего духом, стремиться наперекор всем препятствиям к достижению цели, единожды избранной. Это не есть с моей стороны рассуждение, как говорится, задним умом; это даже не есть собственно рассуждение военного человека, но всякого, который решается на какое-либо предприятие военное ли, гражданское-ли, мануфактурное ли, торговое ли, хотя бы частное и лично до него касающееся, И так, если главное начальство решилось уже двинуться к переправе, невзирая на уверенность в нападении неприятеля в превосходных силах на корпус Розена, то независимо от непоколебимости воли, необходимой для достижения предмета, им единожды избранного, ему надлежало прибегнуть к следующим предосторожностям, требующим особенного его внимания. Во первых, до выступления армии из Шеницы, надлежало озаботиться насчет продовольствия Розена так, чтобы он мог прокормиться провиантом, привезенным уже из магазинов Бреста к месту, им занимаемому. Это дозволило бы ему, имея все войска в сборе и сосредоточенными на одном пункте, отразить натиски неприятеля; он мог бы не разбрасывать войск для пропитания по зимним квартирам, как то случилось при нападении на него польской армии, Это в несчастью должно было неминуемо случиться, ибо на шоссе не было ни куска, ни обывательского, ни запасного казенного хлеба; во вторых, соображаясь с весеннею ростепелью и с положением дорог того времени, а вместе с тем и с заранее предвиденным уже отступлением корпуса Розена к Седлецу (что совершенно открывало тыл нашей армии, во время её движения из Шеницы, к углу, образуемому Вепржем и Вислою) следовало предварительно отправить вперед все парки, обозы и тяжелую артиллерию, дабы прикрыть эти тяжести армиею, а не армию прикрывать тяжестями. Мы были свидетелями сего чудесного распоряжения…

Зависимость моя от генерала Крейца произвела обстоятельства, которые можно было предупредить, оставив меня независимым и подчинив лишь графу Толю; при этом мне следовало однако извещать немедленно обо всём происходящем, как генерала Крейца [38] так и генерала Ридигера [39], занимавшего границу нашу по Бугу, а головными колоннами самый Владимир. Прибыв в Красностав, я немедленно придвинул разъезды свои до Замостьской крепости для ближайшего наблюдения за Дверницким, которого я не должен был допускать к Висле, а потому я занимал дистанцию в 60 верст от Красностава до Высокого. Этот отличный и предприимчивый генерал в течении настоящей кампании разбил барона Гейсмара, взяв у него 8 пушек, Крейца, у которого взял 5 пушек и генерала Бавера, у которого взял 3 пушки; но за неимением у меня пушек, он не мог ими обогатиться. В тот же день по собственному побуждению послал я от себя разъезды для открытия сношений с Ридигером. Чрез два дня получил я от Крейца диспозицию на 25-е число, в которой сказано было: «отряд г.м. Давыдова располагается в Пяски». Исполняя это повеление, я немедленно известил о том Ридигера, который, от 27 марта за №524, уведомил Крейца, что так как по всем слухам Дверницкий думает идти на Волынь (чему он по слабости сил не может противиться, но будет вынужден отступить за реку Стырь для присоединения к войскам, к нему подходящим), то он убедительно просит оставить меня в Красноставе, прибавив: «даже я полагаю, что нахождение отряда Давыдова в Красноставе весьма много содействовало тому, что Дверницкий до сего времени оставался в Замостье». Но Крейц не только не возвратил меня в Красностав, но 29 марта прислал мне новую диспозицию, в коей было сказано: «г.м. Давыдову делать поиски на местечко Туробань до реки Гутта и далее; если же Дверницкий прошел уже на Медлиборжище и Закликов, то генерал-майор Давыдов быстро должен двигаться по следам его». Крейц в этом случае действовал наобум, ибо, отдалив меня от Красностава, он лишался средств получать верные сведения о движениях Дверницкого, который, по его мнению, должен был обратиться к Висле на соединение с Сераковским, о переправе коего на правый берег Вислы ходили уже слухи. На основании данного мне предписания я уже 1 апреля был на марше из Туробани на Щербжечин, открывая моими партиями Франсполь и Бельгерой. Дверницкий же, на другой день выступления моего из Красностава, сосредоточил свои войска у Замостья и, перейдя быстро Буг в Крылове, вступил в наши границы, на Волынь. Если бы я не был подчинен Крейцу, то ни в каком случае не двинулся бы в Пяски, и оттуда к Щербжечину; понимая, что главная моя обязанность состояла в том, чтобы наблюдать за Дверницким, я хотел даже 26-го двинуться в Ситанцу, деревне, отстоящей от Замостья в 10 верстах. Вскоре Крейц узнал о истинном направлении Дверницкого, об отступлении Ридигера, о восстании Волыни, и о том, что Подолия и Окрестности Киева также в сильном волнении. Крейц, обвиняя меня в том, что я проглядел Дверницкого, за которым обязан был наблюдать, предписал мне идти по его следам. Следуя мимо самого Замостья, гарнизон коего не только не делал вылазок, но даже не показывался, я, 4 апреля, находясь на сообщении Дверницкого с этою крепостью, захватил несколько курьеров и небольшие отряды его. Переправясь за Буг, я был поражен следующим зрелищем: на месте, где неприятель еще недавно располагался лагерем, водружены были довольно высокие шесты, на вершине коих были привязаны мешки. По осмотре мешков оказалось, что они вмещали в себе возмутительные прокламации. Поляки, не понимая высокой русской души Ермолова, которого они почитали глубоко оскорбленным и пылающим местью к своей родине, напечатали от его имени возмутительную прокламацию к русским [40]. Эти прокламации, пересланные в главную квартиру, были поспешно доставлены в Петербург. Ермолов, извещенный об этом происшествии, был глубоко оскорблен тем, что самые нелепые клеветы были столь легко и охотно удостоены внимания в Петербурге и, не имея возможности действовать оружием, он разил по крайней мере своих врагов насмешками. Он писал к брату моему Евдокиму: «Этого мало, вы верно услышите об одержанных мною победах, в которых жестокая судьба так долго отказывает фельдмаршалу Дибичу». Перейдя Буг в Крылове по мосту, по которому следовал Дверницкий, я предал его огню и взял 6 апреля приступом город Владимир. Бой живо кипел! Стар и млад, шляхта и духовенство, военные и мещане, всё стреляло из окон, из-за заборов и оград и, подобно лазам или лезгинам, не просило пощады. Бой продолжался непрерывно в продолжении 4-х часов; с моей стороны были спешены 3-й дивизион Финляндского драгунского полка, под командою полковника Кологривова, и большая часть полка Катасанова; все же прочие войска были на коне. Победа увенчала мою решительность; фельдмаршал и граф Толь, будучи весьма довольны мною, вошли обо мне с представлением о награждении орденом св. Георгия 3 класса, чего я однако никогда не удостоился получить. Движение мое на Владимир не было плодом необдуманного предприятия, но последствием обмана жителей Крылова, которые меня уверили что Дверницкий во Владимире, где я однако поставил всё верх дном и отбил навсегда охоту бунтовать. Я не мог поспеть 7 апреля, то есть в день сражения Ридигера с Дверницким, к Боромелю, но если бы я явился туда хотя на другой день, то был бы не лишним. Впрочем и Владимир был пунктом весьма важным, как средоточие одного из главных мятежнических ополчений, в Волынской губернии. В газете варшавской было сказано: «генерал Толь, узнав о выступлении генерала Дверницкого на Волынь, отрядил из своего корпуса часть войск для действия противу него. Когда этот отряд, под начальством генерала Давыдова, проходил близ Замостья, гарнизон крепости сделал счастливую вылазку. Письма из Замостья от 20 числа утвердительно удостоверяют, что корпус генерала Давыдова разбит Волынским ополчением во время переправы его через Буг». Невольно вспомнишь Наполеона, который узнав, что австрийцы, им совершенно разбитые, утверждают противное, сказал: «Laissez les faire, les rêves sont toujours la consolation des malheureux». Узнав во Владимире о поражении Дверницкого Ридигером под Боромелем, я обратился поспешно на путь сообщения его с Замостьем, пролегавший вдоль границы австрийской Галиции. Расчёт мой был верен, но Ридигер, искусным направлением своей кавалерии, оттеснил Дверницкого от этого пути и принудил его обратиться к Берестечку и Почаеву. Подойдя к Дружнополю, мои разъезды встретились с разъездами Ридигера, посланными для разведывания о Сераковском, который, по слухам, спешил на соединение с Дверницким. Узнав от них об истинном направлении Дверницкого, я обратился через Владимир к Ковелю, где сильное скопище мятежников производило страшные неистовства. Одно приближение мое к Ковелю заставило мятежников поспешно бежать и искать спасения в лесистых болотах. На основании предписаний Крейца, я, перейдя границу в Устилуге, расположился в Блонках для наблюдения за Замостьем.