Полководцы Древней Руси

Затихал шум битвы за багрово-красными стенами Саркела. Конные дружинники уже погнали из ворот толпу пленников. Между зубцов стены мелькали родные остроконечные шлемы, покачивались разноцветные прапор-цы. С верхушки башни, стоявшей посередине цитадели, вдруг упало что-то белое, трепещущееся, и ответный торжествующий рез донесся до Святослава. И почти сразу верхняя площадка башни будто расцвела железным цветком: ее заполнили русские дружинники в блестевших на солнце кольчугах. Взметнулся красный княжеский стяг. Все было кончено. Саркел пал.

Князь Святослав устало обтер лицо полой легкого греческого плаща. Шелк плаща был прохладным и скользким, он не впитывал пот, но только размазывал его по лицу, неприятно царапал кожу золотым шитьем.

Святославу почему-то вспомнились гладкие, скользкие речи Калокира, в которых порой чудились острые шипы, до времени скрытые ласкающими шелками славословий. Нельзя снимать боевой железной рукавицы, чтобы не наколоться на эти шипы. Но пока, кажется, дороги русских и греков сходятся вместе. Однако для того чтобы это предположение перешло в уверенность, нужно дождаться еще одного гонпа от Калокира. Гонец должен подтвердить одобрение херсонским сенатом секретной миссии Калокира к императору Никифору Фоке…

Отшумели почестные пиры на развалинах поверженного Саркела. Полуведерная круговая чаша обошла все войско, от князя до последнего погонщика верблюдов, и снова заняла свое место в сундуке впкочерпия-кравчего.

Разошлись по своим кочевьям одаренные князем Святославом печенежские вожди. Поднялся над донским берегом высокий курган, последнее прибежище павших во время штурма Саркела воинов, и уже справили по ним тризну, которая по обычаю следовала за почестным пиром. Под надежной охраной уплыли вверх по Дону ладьи с добычей. Можно возвращаться домой, поход закончен!

Однако князь Святослав непонятно медлил, и воеводы недоуменно пожимали плечами, гадая о причинах такой медлительности. Нечего больше делать под Саркелом, почему же князь не отправляется в путь? Приближается зима, а до Руси еще далеко…

Но приехал гонец из Херсона, на считанные минуты уединился с князем в шатре, и Святослав сразу заторе? пился. Он оставил с войском Свенельда и других воевод, а сам с небольшой конной дружиной поехал в Киев прямо через степи, пренебрегая опасностями, которые подстерегали путннков в Печенегии.

Бесконечно огромная, расстилалась вокруг степь, и под стать ей были планы князя Святослава. Неизведанные далн раскрывались перед его глазами, в степных миражах чудилпсь сказочные города, жесткая степная трава склонялась к ногам коня, как неисчислимые толпы побежденных врагов, а неутомимые кони несли и несли всадников в остроконечных русских шлемах вдогонку за закатным солнцем, которое будто указывало дальнейший путь князя Святослава — на запад…

Хазарский поход, недавно владевший всеми помыслами Святослава, отодвинулся куда-то бесконечно далек©. То была лишь малая ступень на лестнице воинской славы, по которой собирался повести кпязь Святослав молодую, стремительно набиравшую силы Русь. А как высока будет эта лестница!..

Огромной была захваченная в хазарском походе добыча, оглушительна и торжественна слава побед над хазарами и другими народами, населявшими земли между Хвалынским и Сурожским морями. За одно это можно благодарить богов. Но князь Святослав приобрел в хазарском походе нечто большее, чем добыча и слава.

Высшей наградой воителю был бесценный боевой опыт, и, как перемещения послушных костяных фигур на шахматной доске, когда-то подаренной варягом Свенельдом, — для князя Святослава стали до конца понятными и привычными переходы на огромные расстояния кош-ных и пеших ратей, стремительные рейды разведыватель-пых отрядов, напряженные выжидания и смертельные броски засадных полков. Из предводителя конной дружины князь Святослав превратился в полководца. У него развивался чудесный дар проникновения в то изменчивое, загадочное, почти неуловимое для непосвященных, что называется «духом войска», появилось неясное до конца ему самому единение мыслей и чувств с дружиной. Святослав научился предвидеть, как отзовутся в сердцах воинов те или иные его слова и поступки, и это было счастьем, потому что мало иметь рядом послушных людей — для великих дел нужны единомышленники.

Это были свойства прирожденного полководца, которые невозможно приобрести ни учением, ни многолетним опытом, но только найти в самом себе. Князь Святослав нашел…

Может быть, именно от нахлынувшего вдруг чувства братской близости с соратниками, ехавшими рядом с ним по бесконечным просторам степей, князь Святослав в первый раз высказал вслух то сокровенное, тщательно скрываемое, что владело последнее время его мыслями:

— После хазарского похода Русь крепко встала на краю моря, у Дона-реки. Но у моря два края. Другой край моря у реки Дуная. Туда лежит путь наших коней…

Часть третья

Большая война

Величественно и грозно плыл сквозь столетия корабль Византийской империи, направляемый опытными кормчими, поражающий воображение современников ослепительным блеском сказочного богатства.

Разное случалось на этом бесконечном пути.

Попутные ветры туго надували паруса, и тогда бег византийского корабля становился стремительным и неудержимым.

Налетали свирепые штормы, ломали весла и рвали снасти, несли корабль на острые зубья скал, и только неистовые усилия корабельщиков спасали его от конечной гибели.

Мертвые штили останавливали корабль посередине уснувшего моря, и он томился в неподвижности, сжигаемый немилосердным солнцем.

Как ревущее пламя над просмоленным деревом, вспыхивали на корабле мятежи, кровь щедро поливала палубы, звенели оковами и раскачивались на пеньковых веревках побежденные бунтовщики, и ополовиненная в междоусобных сечах команда уже не способна была поднять разом все весла.

Незаметно для человеческого глаза начинали подгнивать и крошиться дубовые ребра шпангоутов, обрастало ракушками и зелеными бородами водорослей днище, и казалось — кораблю больше не выйти на морские просторы…

Но, отстоявшись в спокойных гаванях, наскоро обновленный и пополненный другими матросами, корабль Византийской империи снова бороздил неспокойное море истории, разбивая, как утлые рыбацкие челны, судьбы малых народов, оказавшихся волей случая или злого рока на его смертоносном пути…

Врагов и союзников Византийская империя повергала в трепет железной поступью полков, двигавшихся слаженно и бездушно, как механизмы; всепоглощающим ползучим пламенем греческого огня; несокрушимыми каменными твердынями крепостей; звериной настойчивостью опытных полководцев, для которых в искусстве войны не оставалось никаких тайн.

Но военная мощь все же не до конца объясняет причины чудовищного разбухания империи, сумевшей подмять под себя добрую половину тогдашнего мира. В руках императоров было еще одно, почти невидимое для непосвященных, гибкое, коварное оружие — византийская дипломатия.

Основы византийской дипломатии заложил великий Юстиниан. Уже тогда византийская дипломатия, начертавшая на своих знаменах старое римское правило «Разделяй и властвуй!», больше полагалась на хитрость и интригу, чем на добрососедство и честное выполнение принятых на себя обязательств. Всесильная жена императора Феодора, бывшая актриса на константинопольских подмостках, оставшаяся актрисой и на престоле, внесла в византийскую дипломатию женскую гибкость и изощренное коварство; успех или неудача переговоров часто решались в гинекее. [20]

По мере ослабления военной мощи империи и роста окружавших ее опасностей дипломатия становилась все изощренней и изворотливей, доведя до совершенства искусство* правдоподобной лжи, наполненных медленно действующим ядом дружественных заверений, внешне бескорыстного корыстолюбия, радушных объятий, оборачивавшихся вдруг смертельными тисками.