Николай Кузнецов

Перед следующей поездкой в город Кузнецов внес в свою экипировку соответствующие поправки.

Вначале у Николая Ивановича был только один комплект летней и зимней немецкой офицерской формы, но со временем их у него стало несколько, причем отменных по исполнению. Дело в том, что в отряде появился свой прекрасный портной, бежавший из варшавского гетто, закройщик Ефим Драхман. Мундиры и шинели, которые он шил Кузнецову, сидели на Зиберте как влитые, без единой морщинки.

Ровно в период гитлеровской оккупации считался «столицей» Украины, и полицейский режим в городе был чрезвычайно строгим. Освоиться здесь советским разведчикам было труднее, чем в любом другом месте. Поэтому предметом особого внимания командования были документы разведчиков. Часть документов особой важности, в первую очередь предназначенных для Кузнецова, была привезена из Москвы, точно так же, как и некоторые подлинные печати и штемпеля. Однако в связи с расширением масштабов разведывательной работы «московских запасов» не хватало.

Преодолевая немалые трудности, подчас рискуя жизнью, разведчики и подпольщики доставали подлинные бланки немецких аусвайсов – видов на жительство, так называемых мельдкарт – рабочих карточек (их отсутствие грозило местным жителям угоном в Германию), всяких справок, пропусков и прочего. Нужные тексты печатали па пишущих машинках с немецким шрифтом Николай Кузнецов и Альберт Цессарский. Потом ставилась нужная печать и хорошо подделанная подпись соответствующего должностного лица. Если «канцелярия» подлинной печатью не располагала, ее по имеющимся образцам великолепно вырезали на резине (обычно из старых подметок) разведчики Николай Струтинский и Олег Чаповский.

По далеко не полным подсчетам гестаповцы, жандармы и патрули свыше четырехсот раз проверяли документы у разведчиков отряда и ни разу не усомнились в их подлинности!

Парадоксальный случай произошел с Жоржем Струтинским. В результате устроенной ему фашистами провокации он, раненный, попал в гестапо. У Струтинского были изготовленные в отряде документы на имя жителя местечка Олыка Грегора Василевича. Их отправили для проверки по месту выдачи. И начальник жандармского поста в Олыке признал документы подлинными, а украшавшую их поддельную подпись – своей!

Гестаповцы стали требовать, чтобы Струтинский сознался, когда и при каких обстоятельствах он… убил Грегора Василевича (на самом деле никогда не существовавшего) и с какой целью присвоил его документы. Жоржа нужно было спасать…

Сделать это удалось с помощью разведчика Петра Мамонца, по заданию отряда служившего в полицейской охране тюрьмы. Надзиратели зарабатывали на заключенных, направляя их под охраной на работы в одну строительную фирму. В список очередной партии Мамонец, ставший старшим полицейским, включил и Грегора Василевича, уже приговоренного к смерти.

Мамонец встретился с Николаем Струтинским, сказал ему, что для успеха побега нужна машина.

3 ноября 1943 года, за день до назначенной уже казни, Жоржа в составе группы заключенных под конвоем полицейских погнали на улицу имени СС. Незаметно для остальных Мамонец сказал Жоржу, что тому следует делать и когда. На строительном дворе «Василевичу» стало дурно, и старший полицейский Мамонец отвел его в подворотню приводить в чувство. Теперь все решало время. Выйдя на улицу, Жорж и Мамонец свернули в сторону и через соседний проходной двор вышли в переулок, где их уже ожидали в машине Николай Струтинский и Кузнецов – Зиберт, решивший принять участие в спасении боевого товарища.

Измученного, но счастливого Жоржа вместе с Мамонцем благополучно вывезли в отряд.

Много раз проверяли и документы Пауля Вильгельма Зиберта – в том числе личная охрана Коха. За порядком в его «Солдатской книжке» командование следило с особой тщательностью, а всевозможных записей в ней было много: о наградах, ранениях, прохождении службы, присвоении очередных воинских званий – сначала обер-лейтенанта, а затем и гауптмана. Аккуратно выписывались ему и командировочные удостоверения с отметками о прибытии и убытии.

Впервые документы Зиберта проверил еще в декабре 1942 года офицерский патруль в казино, как и у всех присутствующих. Изучив его удостоверение, офицер фельджандармерии только козырнул и молча перешел к следующему столику. Эта первая проверка показала, что документы Зиберта сомнений у гитлеровцев не вызывают, и Кузнецов сразу стал чувствовать себя увереннее и свободнее.

Теперь он не опасался даже «выяснения отношений». Так, 23 мая, когда поздно вечером он шел по улице Коновальца вместе с неким Шварце – сотрудником штаба организации Заукеля, занимавшейся угоном населения в Германию на работу, их остановил патруль. Шварце, у которого не было ночного пропуска, очень напугался возможных неприятностей. Но Зиберт так энергично вступился за него, что старший патруля не решился задержать обер-лейтенанта и его спутника. А признательный Шварце еще долго восхищался выдержкой и поведением Зиберта.

3 июля 1943 года Кузнецова останавливали трижды. Два раза его удостоверение проверяли офицерские патрули. В третий раз обер-лейтенанта Зиберта остановил пехотный полковник. Внимательно просмотрев предъявленные ему документы, полковник неожиданно спросил, где обер-лейтенант обычно обедает. Зиберт назвал несколько мест. «Странно, – пробурчал полковник, возвращая документы, – я знаю в лицо почти всех офицеров гарнизона, но вас вижу впервые».

Зиберт вежливо объяснил, что он не служит в городе постоянно, но лишь наезжает от случая к случаю, в зависимости от служебных заданий.

У полковника, видимо, действительно была хорошая зрительная память. Но документы обер-лейтенанта были в полном порядке, да и держался он совершенно спокойно. На самом деле Кузнецов был встревожен. Тройная проверка в один день могла быть и совпадением, но могла быть вызвана и какими-то промахами с его стороны, наконец, не исключалась и более серьезная подоплека. В отряде решили, что на всякий случай ему лучше переждать и не показываться в городе некоторое время.

Впоследствии выяснилось, что 3 июля в Ровно ожидался приезд весьма высокопоставленного лица из Берлина – имперского министра восточных оккупированных территорий Альфреда Розенберга. В этой связи на центральных улицах документы проверяли у всех без исключения.

Один лишь раз реальнейшая угроза нависла над документами разведчиков, действовавших в Ровно. Разведчица отряда Лариса Манжура была устроена на неприметную, но важную для разведки должность уборщицы ровенского гестапо. В ее обязанности входила и уборка кабинета самого шефа.

Лариса регулярно передавала в отряд листки использованной копировальной бумаги, которые она иногда находила среди мусора в корзинках. В частности, именно из одного такого листка стало известно, что в ровенской тюрьме появился новый заключенный – Грегор Василевич. До этого о судьбе Жоржа Струтинского, жив он или нет, в отряде не знали.

Из другой копирки стала известна секретная директива Берлина о тайном уничтожении с целью сокрытия следов чудовищных преступлений десятков тысяч уже захороненных трупов советских граждан. Эти данные о массовых убийствах были переданы в Москву и приведены впоследствии в ноте наркома Иностранных дел СССР о зверствах гитлеровских оккупантов. Эта нота, в свою очередь, была принята в качестве официального документа на процессе главных немецких военных преступников в Нюрнберге.

Случилось, что однажды шеф гестапо, уходя со службы, забыл вынуть ключ из ящика письменного стола, где его и обнаружила Манжура, когда вечером пришла убирать кабинет. Не подумав, к чему это может привести, Лариса похитила подлинную печать ровенского гестапо вместе со штемпельной подушкой с особой мастикой, книжку незаполненных орденов на обыск и арест с подписями и печатями, бланки служебных удостоверений и другие важные документы. Все это она вместе с Николаем Струтинским, очень гордая и довольная, доставила в отряд.

Решение командования показалось Струтинскому и Манжуре неожиданным: немедленно, благо суббота и до понедельника немцы пропажи не хватятся, вернуть все на место.