Возлюбивший войну

Прищуриваясь, я вчитывался в таблички с названиями улиц на углах, словно они могли подсказать нужный адрес. Мейдс-коузвей. Петикари. И еще много других. Я сердито хмурился на закрытые двери домов на Парадайс-стрит [12], ибо на какой другой улице могла она жить…

На Кингс-перейд я увидел господина средних лет с мрачным, замкнутым лицом и утопавшим в тени подбородком – настоящий агент ФБР в цилиндре, визитке и полосатых штанах; он мчался посередине дороги, преследуя трех пьяных студентов в дурацких мантиях, развевавшихся, как черные крылья, и эксцентрическое зрелище погони солидного господина за пьяными юнцами доставило мне облегчение. Я почувствовал себя утешенным. Все мы жили в одном мире.

Мне давным-давно следовало прекратить поиски, но слишком велико было желание оказаться около Дэфни.

Как угрюмый странник, я заглядывал в редкие незатемненные окна в надежде увидеть ее лицо. Чем безнадежнее становились поиски, тем больше я спешил. Я не замечал прославленных достопримечательностей этой древней твердыни знаний; потом я неожиданно оказался на каком-то открытом месте и, немного растерянный, окликнул прохожего и спросил, где нахожусь, а он прокричал в ответ, что на крикетной площадке колледжа Иисуса.

Автобус на Пайк-Райлинг я поймал у «Быка», на Трампингтон-стрит, в одиннадцать или в две тысячи триста часов, хотя время, прошедшее с той минуты, как я увидел девушку, которая назвала себя Дэфни, было невозможно измерить. В автобусе я крепко уснул и не чувствовал, как моя опущенная голова колотится об окно автобуса; потом у меня целую неделю болела шея. Еще до моего возвращения на базе объявили состояние боевой готовности: на следующее утро намечался очередной рейд; Мерроу еще не спал и был чем-то взвинчен.

– Я прямо с ног сбился, везде разыскивал тебя, – заявил он. – Где тебя черти носили?

– Катался на велосипеде.

– Куда же ты ездил? Уж не в Цинцинатти ли?

– Тут, недалеко. Останавливался выпить бутылку пива.

– Представляю себе, «бутылку»! Ну, и видик же у тебя!

Базз действительно был здорово взбудоражен. По его словам, он собирал сведения о цыпочке, с которой я познакомился вчера вечером. Я так устал, что мне было на все наплевать, а между тем он великодушно уступал ее мне. Штучка, сказал он, что надо. Везет же мне, сукиному сыну. Что-то о какой-то трагедии: потеряла жениха из королевских ВВС или что-то вроде того, толком никто не знает. В разное время имела несколько связей, и Питт последняя из них, но, находясь в связи, целиком верна своему другу. «Боумен, считай, что тебе действительно повезло, если ты сможешь закрепить эту связишку». Мерроу по-настоящему радовался за меня или подводил мину.

Следующие дни были похожи на дурной сон: дни огромного напряжения и разочарований. Назначенный на утро после моей поездки в Кембридж рейд на сортировочную станцию в Амьене отменили. На другой день утро выдалось ветреным и дождливым, но с прояснениями, как сообщали английские газеты, и полковник Уэлен приказал авиагруппе подняться в воздух для отработки полетов в боевом порядке, однако мы занимались главным образом тем, что старательно обходили зоны, где погода была особенно плохая; на следующий день нам снова предстояло отправиться в учебный полет, но кто-то где-то дал маху, и Салли вовремя не разбудил летчиков; Уэлен пришел в бешенство и отменил всякие увольнительные, пока не расследует этот, как он выразился, саботаж. А еще через день он отправил всех нас в длительный тренировочный полет на малых высотах.

Именно в то утро мне пришло в голову, что Мерроу, возможно, знает или фамилию Дэфни, или номер ее телефона – недаром же он обычно интересовался всем этим – так, «на всякий случай», а в тот вечер мог узнать и у нее самой, когда я выходил в туалет. Я только не мог придумать, как обратиться к нему, не выдавая себя.

Распоряжение об очередном тренировочном полете вывело Мерроу из равновесия. Он связал два обстоятельства: нас посылали отрабатывать бреющие полеты, а утром мы получили приказ штаба крыла, где говорилось, что все боевые экипажи должны прослушать несколько дополнительных лекций о мерах обеспечения безопасности; Базз не сомневался, что в дальнейшем нас хотят использовать для внезапных налетов с малой высоты на сильно защищенные объекты. Это и привело его в ярость. По его словам, «летающие крепости» рассчитаны лишь для рейдов на самых больших высотах; это не «москито», они не обладают нужной маневренностью для бреющих полетов. Да, погода не позволяет использовать нас на больших высотах, однако… может ли человек ходить мелкими шажками, если на него надеть семимильные сапоги?

Мерроу кипел от злости, пока мы не поднялись в воздух; но он сразу преобразился, как только увидел, что происходит на земле, над которой катился гром наших двигателей. Стада овец и рогатого скота, мириады точек – домашняя птица на пастбищах и во дворах – в панике разбегались при нашем приближении. Мерроу выпятил грудь. На его лице расплылась довольная улыбка человека, упивающегося своей силой. У меня же, признаюсь, полет вызывал новые странные ощущения. Когда мы пролетали над лесами, мне казалось, что вершины деревьев едва не задевают моих ушей, я видел сложный рисунок обнаженных ветвей, расположенных в определенном порядке, как бородки перьев гигантских птиц; я заметил телегу во дворе, окруженном каменной изгородью, автомобиль на дороге, кучу соломенных крыш, напоминавших спины сгрудившихся барсуков, – все это мелькало передо мной, подобно картинкам в затворе фотокамеры. Было в нашем полете что-то фантастическое, мгновенная смена ощущений, размеров, форм ошеломляла меня.

Мерроу все больше отдавался волнующему ощущению силы, пока наконец не заявил: «Бери-ка управление, Боумен. Я должен получше разглядеть все это». Он отстегнулся, ползком пробрался вниз, в «теплицу», включился с места Брандта в самолетное переговорное устройство и, как диктор, ведущий радиорепортаж, стал рассказывать экипажу, какой ужас наводит появление ревущей угрозы на все живое там, под нами. Временами он принимался хихикать – так хихикает человек, когда при нем кому-то швыряют в физиономию кусок пирога. «Нет, ребята, вы только послушайте…» Он говорил об охваченных паникой батраках, которые разбрасывали навоз с грузовика, о том, как они очертя голову бросались в разные стороны, спасаясь от оглушающего воя сотни наших двигателей. Потом он чуть не задохнулся от хохота («Если бы вы только видели!..»), когда тракторист переключил рычаг, пытаясь остановить машину, скатился с сиденья и бросился под трактор, казавшийся в воздуха таким маленьким и легким.

Удерживая машину в строю и на минимальной высоте, я вдруг решил, что спрошу номер телефона Дэфни у Клинта Хеверстроу.

Наш демон математики Хеверстроу разработал для собственного пользования какую-то хитроумную систему, с помощью которой легко запоминал номера телефонов, и еще на родине, в свободные минуты, сначала ради забавы, а потом и для практических надобностей Базз набил голову Хеверстроу десятками, а может, и сотнями телефонов различных женщин на всей территории Соединенных Штатов, своих любовниц, бывших и настоящих, как он утверждал; теперь в этом справочнике стала появляться и Великобритания. Иногда, чтобы похвастаться способностями Хеверстроу, Мерроу называл первое пришедшее в голову женское имя:

– Марджи.

– Которая?

– Верно! Черт возьми, я забыл, что их целых три! Блондинка.

– Денвер. Декатур шесть четыре четыре ноль девять.

– Каково? – заявлял Мерроу, обводя аудиторию взглядом. – У этого сукиного сына в голове прямо-таки целая вычислительная машина. Жаль, он не может использовать ее для более полезного дела. Ну, скажем, для самолетовождения.

Только номер телефона своей девушки Хеверстроу, видимо, никак не мог запомнить. Мерроу каким-то образом пронюхал об этом и всякий раз сообщал своим слушателям, а Клинт всякий раз краснел, заставляя вас думать, что Мерроу просто-напросто разыгрывает его.