Свет с Востока

...И — милый, округлый, чуть размашистый, чуть неровный по­черк Иры. И — чуть слышный, почти угадываемый запах розовой юности, нежной свежести этого чистого полевого цветка.

27 ноября слухи, изо дня в день занимающие лагерников, под­твердились. Из палатки в палатку стал переходить нарядчик:

114

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

— Этап! Всем приготовиться!

Поднялся переполох. Суета, шум до неба, как всегда в таких слу­чаях. Вроде бы и подготовили себя жители «пересылки» к очередному путешествию, ведя речи о нем каждый день, а все же надеялись: авось пронесет, удастся «перекантоваться», перебыть хоть одну из неволь­ничьих зим на пусть и мало обустроенном, но уже немного насижен­ном месте. Не пронесло, не удалось перебыть.

И вдруг опять нарядчик:

— Алиев!

— Я! — отозвался рослый широкоплечий дагестанец с благооб­разным, чуть барственным лицом.

— На выход с вещами! В контору — оформляться на освобожде­ние!

Люди в палатке застыли от изумления. Еще минуту назад бес­правный этапник, дагестанец вдруг резко выделился, стал человеком другого мира. Он вышел с нарядчиком, а вскоре вернулся. За ним, неся полученные в каптерке его вещи, шел другой жилец нашей палатки, человек неопределенного возраста по имени Турды-ахун. Это имя многие произносили как «Тудахун», и сам Алиев, бывало, обыгрывая это уродливое сокращение, звал шутливо и вместе с тем властно:

— Тудахун! Иди сюда-кун!

Теперь порозовевший от волнения Алиев быстро сбросил с себя лагерный наряд, переоделся в синий костюм, ладно сидевший на его статной моложавой фигуре, переобулся. Пошел к выходу, небрежно кивая в ответ на поздравления. Турды-ахун, провожая, потащил за ним большой чемодан.

Ушел человек, как и не было его.

— Везет же людям! — вздохнул кто-то.

— Наверное, хлопотали вовсю, пороги обивали, так просто не выпустят.

— Пороги обивали! Не золотишком ли? У меня вон второй год хлопочут, ничего не могут сделать.

— Зачем уж так, «золотишком»! Может, просто разобрались и приказали освободить, за человека радоваться надо.

— Братцы, а может быть, это первая ласточка, а? Глядишь, и ко­сяками на волю пойдем.

Всем хотелось в это верить. Обсуждение закончили, чтобы не спугнуть птицу надежды.

Утренний свет

115

А вечером нас перегнали со всеми пожитками в большой барак, где три недели назад мы провели первые сутки по прибытии с Выче­гды. По приказу хмурых конвоиров каждый раздевался донага, накло­нялся, ему заглядывали в задний проход, потом ерошили волосы на голове: вдруг там и тут спрятано по ножу или бритвенному лезвию, которыми «враг народа» изрежет плотную и толстую стену вагона, после чего спрыгнет на ходу с поезда и пустится в побег?! Затем пере­тряхивали, прощупывали, сминали каждую вещь. Проверив, бросали на пол: «Забирай, одевайся!» И в толпу ожидавших своей очереди: «Следующий!»

Пройдя весь круг, я оделся, схватил свои вещи и, поскольку еще не всех обыскали, залез на верхние нары. И там, отвернувшись от кон­воиров и закрыв лицо руками, стал беззвучно смеяться: победа! Все дорогое, что я спрятал — научные записи, письма — все осталось при мне. Все уцелело, слышите, гражданин начальник конвоя? Хорошо искали ваши служаки, но я еще лучше спрятал. Тюремная школа при­несла ощутимую пользу. Кажется, впервые в неволе я смеялся так ра­достно, так упоенно. Ночью нас привели на станцию. По алфавиту фамилий разместили в товарных вагонах, с грохотом задвинули двери, заперли на замки.

Длинный состав медленно тронулся. Куда нас везут? Вероятней всего — нашли какой-то обходной, не по рекам, путь в пагубную Воркуту. Ведь Котлас — на пути к ней и, оказавшись на его «пере­сылке», мы уже проделали значительную часть назначенного нам путешествия.

УТРЕННИЙ СВЕТ

Стучали колеса на рельсовых стыках, качались вагоны, мчался по холодным и гулким пространствам наглухо закрытый поезд. Заклю­ченные постепенно привыкали к жизни на колесах. Глаза освоились с единственным зарешеченным окошечком под крышей вагона и с уз­ким кубиком полусумрака между нарами, в котором изо дня в день они жили. Нары были двухэтажными, на двадцать человек с каждой стороны от входа в то, что когда-то называли «теплушкой» — теперь среди промерзлых стен царила зимняя стужа. От холода люди спаса-

116

Книга вторая: ПУТЕШЕСТВИЕ НА ВОСТОК

лись тем, что ночью спали в одежде, плотно прижавшись друг к другу, конечно, лежа лишь на боку; днем же нары пустели, в полутемном кубическом пространстве между ними арестанты жались к чахлой печурке, усиливая ее слабое тепло своим дыханием. Невдалеке от по­люса жары помещался полюс холода: источник поступления свежего воздуха— дыра, пробитая внизу стены с желобом для отправления естественных нужд.

Вагоны остановились, двери раскрылись, охрана скомандовала:

— Выходи строиться!

После многих дней пути в клетке все рады увидеть над головой небо, вдохнуть свежего воздуха не через дыру отхожего места. Спрыг­нули на заснеженную землю, построились, начальник конвоя встал впереди, автоматчики с овчарками по бокам и сзади арестантских пятерок.

— Вперед!

Кто-то дальнозоркий прочитал на стоявшем в стороне здании во­кзала: «Омск».

— Ребята, Омск! Николай, Воркутой и за тридевять земель тут не пахнет, насколько я понимаю в географии.

— Ой, правда: вот на вывеске только что было: «Омский...», чего-то там такое...

— Разговоры! Отставить разговоры!

Оказалось, что высадили ради помывки в бане: как-никак, уже де­сять суток в пути. Помылись, и по окраинным улицам — чтобы мень­ше было свидетелей — вернулись в свой ледник. Так перемылось насе­ление всех вагонов, потом состав двинулся дальше на восток.

... — Братцы, куда же нас везут? Двенадцатые сутки едем.

Тринадцатые...

Четырнадцатые...

Пятнадцатые. Большая станция. Один из моих попутчиков под­тянулся с верхних нар к окошку. Увидев проходившую женщину, крикнул:

— Где стоим?

— В Красноярске, родимый, в Красноярске, — ответил дребез­жащий старушечий голос.

И сразу послышался окрик часового:

— Эй, тетка, отойди от вагонов! Сама туда захотела? Старуха засеменила прочь.

И снова катятся колеса, идут колеса.

Утренний свет

117

На исходе восемнадцатых суток они остановились. Завизжали от­крываемые двери вагонов.

— Выходи с вещами!

15 декабря 1939 года я ступил на землю Красноярского края, где мне предстояло провести около семи лет.

Нас привезли на 3-й лагерный пункт (лагпункт) Нижне-Пойменского отделения Красноярского исправительно-трудового лагеря (Краслага) НКВД. По-видимому, этап застал начальство врас­плох, оно не знало, как нас использовать. Поэтому в течение целых пяти дней мы были предоставлены самим себе: одни отрешенно лежа­ли на нарах, другие, собираясь кучками, беседовали, третьи ходили по двору, думая свою думу. Только на шестой день этапники были выве­дены за ворота. По лесной дороге, сопровождаемые окриками конвоя, мы добрались до широких ворот какой-то просторной зоны, постро­енной в глухой тайге. От ворот влево и вправо тянулся высокий забор из полукруглых досок — горбыля — с колючей проволокой поверху и с контрольной полосой внизу. Конвойные вышки по углам были едва видны.

Пока в проходной вахте охранники что-то долго выясняли, мы, переминаясь под крепчавшим к ночи морозом, стояли строем по пять человек в ряду возле закрытого входа.

...На вахте, наконец, договорились, открыли ворота. Озябшие, голодные, молчаливые люди вошли в зону, в отведенные бараки. Ста­рожилы объявили, что мы находимся на 6-м лагпункте того же Ниж-не-Пойменского отделения Краслага.

В шесть часов утра следующего дня удары по обломку рельса воз­вестили: «подъем!» Проглотив по черпаку теплой каши и кружке го­рячей воды с куском черного хлеба, мы оказались у ворот, где шел развод на работы. Дежурный охранник распахнул тяжелые створки, наша бригада первой вышла за зону. Здесь в ожидании уже стояли вооруженные конвоиры в теплых шапках с пятиконечными звездами, полушубках и валенках, возле них рвались с поводков злобные овчар­ки. Один из конвоиров, поправив автомат за плечом, подошел к нам, поводок в левой руке, правую чуть поднял: