Харун Ар-Рашид

Оставались империя василевса и страстная мечта завоевать Константинополь. Она веками будоражила умы многих мусульманских императоров, а затем, когда один из них [89], наконец, завладел им, — христианских королей и императоров, которые чуть ли не до наших дней мечтали о его возвращении. Если бы не греческий огонь [90] и Лев III Исавр, которому большую помощь оказали нападения булгар на арабов, поход Масламы, возможно, увенчался бы успехом. Эта экспедиция знаменовала собой высшую точку арабского наступления. Аббасиды находились на вершине своего могущества, и сначала Махди, а потом Харун ар-Рашид и его сын Мамун столкнулись с реорганизованными по территориальному принципу (фемы [91]) сухопутными и морскими силами Византии, которые до какого-то момента неизменно доказывали свою боеспособность.

Для арабов раннего средневековья византийцы были единственными непосредственными соседями. Другие народы обитали на огромных расстояниях, в месяцах пути. Установление контактов с ними практически превращалось разведку; и то, что о них было известно, имело лишь отдаленную связь с реальностью. В соответствии с мусульманским законом, посещение страны неверных является предосудительным поступком, допустимым лишь с целью выкупа пленников. Торговля же не является достаточным основанием для подобного путешествия [92]. К неверным отправлялись лишь отважные путешественники и чаще всего стремительно обогащались. Остальные же пребывали в полном неведении относительно Азии, о Европе имели лишь самое смутное представление, а о ее географических очертаниях — вовсе никакого. Африка для них ограничивалась Магрибом и частью восточного побережья. Остальной мир был достоянием мифов.

Византийцы же имели менее расплывчатое представление о странах Востока и Севера. В частности, они поддерживали отношения, в основном торговые, но также и политические, с Каролингами, а Центральная и Южная Италия входили в состав греческой империи до середины VIII в. Они тоже нечасто решались выйти за собственные границы, а с тех пор, как арабы завладели южным побережьем Средиземного моря и торговля с дальними странами оказалась в их руках, подобные вылазки стали совсем редкими.

Будучи друг для друга единственными соседями, арабы и византийцы были, если так можно выразиться, обречены на взаимоотношения. Их часто прерывали войны, но они существовали, а также имел место разного рода обмен. Соседи проявляли по отношению друг ко другу одинаковое любопытство. Но можно ли утверждать, что они это осознавали? Конечно же, нет. Их религии и обычаи слишком различались. Каждый был убежден в собственном превосходстве, даже если допустить — разумеется, чисто теоретически — мысль о разделе мира между ними. Мусульмане считали себя избранниками Бога, верили, что их религия является единственно истинной и в будущем распространится по всей земле. Главная вина византийцев, с их точки зрения, состояла в том, что они дали Богу товарищей (Троица). Вдобавок у нечестивых греков было множество пороков, они отличались корыстолюбием, не держали слова, их женщины были грязными и бесстыдными, а пища — невкусной. Кроме того, они поставляли мусульманскому миру евнухов и сами практиковали кастрацию [93].

По мнению византийцев, только их царство — царство Божие — воплощало тот религиозный, интеллектуальный и нравственный идеал, которого человек в состоянии желать в нашем земном мире. «Живущий в пределах империи принадлежит к ойкумене, цивилизованному миру, а земли вне ее суть эремос, или пустыня [94]». Мусульмане разрушили эту огромную империю, предвосхищавшую Царство Божие. Они сорвали объединение мира, которое вот-вот должно было осуществиться. И они были безбожниками. Этим все сказано.

Византийцы и мусульмане согласно считали друг друга варварами. У первых чувство собственного превосходства проявлялось еще сильнее, чем у вторых. Но им было некуда деться. У них были общие границы. Торговые отношения между полуостровными арабами и греками христианской империи существовали с доисламских времен. Пророк и халиф Омар знали по опыту, что при входе на византийскую территорию надо платить таможенную пошлину. При Омейядах обмен шел, в основном, морским путем: в Константинополь, помимо многих других товаров, везли египетский папирус. Экономическая экспансия Аббасидов усилила этот поток. Он всегда шел через Константинополь, где для мусульманских купцов существовала мечеть, а также через Трапезунд и Ламос, приграничный город к западу от Тарса. Периодически там устраивали ярмарки, и именно там происходил обмен греческими и арабскими пленными. Некоторые товары были запрещены для вывоза: так, например, иностранные торговцы не могли вывозить с арабской территории экземпляры Корана и бальзамы. Византийцы запрещали вывоз любых масел.

При определенных обстоятельствах арабские и византийские правители обменивались подарками. Муавия преподнес василевсу пятьдесят скаковых лошадей (их вывоз подлежал жесткому контролю), Мамун — куний мех и мускус. Харун ар-Рашид послал императору Никифору благовония, шатер и сушеные фрукты. В ответ он получил двести одеяний из драгоценной ткани, соколов, охотничьих собак. Императрица Ирина подарила ему 30 000 фунтов ткани из козьей шерсти. Обе стороны посылали друг другу золотые кушаки, украшенные бриллиантами, одеяния из редкого шелка, рабов обоих полов. «Тысяча и одна ночь» неоднократно упоминает о подарках повелителю правоверных от византийского императора: «И вот каковы были дары царя Афридония, господина Константинии. Там было пятьдесят юных девственниц, прекраснейших из прекрасных дев греческих. И было пятьдесят юношей, выбранных среди лучших рожденных в стране Рума. И каждый из этих прекрасных юношей был одет в просторное шелковое платье с широкими рукавами с золотыми узорами и разноцветными фигурами и золотой кушак с серебряной чеканкой, к которому крепились две юбки неравной длины из парчи и бархата. У каждого из них в ушах были золотые кольца, к которым были подвешены круглые белые жемчужины, стоившие более тысячи мер золота. А юные девы тоже несли на себе неисчислимые сокровища. Вот каковы были два главных подарка. Но были и другие дары огромной ценности, ни в чем не уступавшие названным» (Ночь 46-я).

Этот обмен подарками, всегда ценными, иногда странными (один император прислал халифу Муавии двух мужчин, один из которых отличался гигантским ростом, а другой невероятной силой), происходил в связи с заключением договора, обменом пленными, восшествием на трон императора или халифа. Дары прибывали в сопровождении послов, которые, в свою очередь, получали подношения вместе с разрешением на вывоз. Они всегда пользовались дипломатической неприкосновенностью. Некоторые, желая больше узнать о стране, в которую приехали, за короткое время, поскольку постоянных представительств не существовало, не упускали случая погостить у людей из окружения халифа и осмотреть страну или хотя бы столицу. Халиф и император приглашали послов к своему столу. Те же, со своей стороны, устраивали роскошные пиры, чтобы поразить воображение приглашенных и продемонстрировать богатство своего повелителя. Багдад и Константинополь соперничали в блеске. Иоанн Синкелларий, посетивший халифа Мамуна в Дамаске в 831 г., раздал значительные суммы чиновникам, придворным и даже народу на улицах. Константинополь выразил ему свое величайшее удовлетворение, поскольку он «показал сарацинам, что такое империя».

Халиф и василевс переписывались. Когда один из них просил об обмене пленными или предлагал перемирие, письма становились любезными, почти дружескими. Когда в послании содержалось объявление войны, тон становился яростным, даже оскорбительным. (Это заметно по письму, которое Харун ар-Рашид отправил императору Никифору.) Они также писали друг другу письма на отличные от политики темы. Император Никифор просил у Харуна прислать ему поэта Абу-л-Атахию, предлагая взамен дать в заложники столько пленных, сколько он пожелает. Поэт отказался, вопреки настоятельным просьбам халифа. Омейядский халиф Валид писал Юстиниану: он хотел, чтобы греческие ремесленники прибыли в Дамаск для строительства мечети, а в случае отказа грозил разрушить церкви. Через некоторое время после смерти Харуна халиф Мутавакил, один из самых сумасбродных строителей аббасидской династии, вызвал из Византии художников, чтобы украсить стены своего дворца в Самарре. Помимо прочего, они включили в эту роспись изображение церкви и монахов.