Отец Александр Мень. Христов свидетель в наше время

Осенью отец Александр начал цикл лекций в одном из клубов Москвы, на Красной Пресне, на тему: «Христианство, история, культура». А 19 октября состоялось событие, еще более неслыханное: его пригласили в столичную школу для беседы со школьниками. Даже «Известия» сообщили об этом. [239] Отныне ритм его публичных выступлений непрерывно возрастал. За два года он прочитал примерно двести лекций, среди них много циклов, посвященных Библии, истории Церкви, мировым религиям в жизни человечества, русским религиозным мыслителям, комментариям к Символу Веры.

Выступал он обычно в черной рясе с наперсным крестом на груди. Испытания густо посеребрили его волосы и бороду, аккуратно подстриженную, но лицо оставалось молодым и было необычайно прекрасным, с печатью нежности. В его черных сверкающих глазах одновременно читались доброта и ум. Говорил он — а голос у него был мягкий (баритон с легким низким звуком) — без каких-либо записок или бумажек, передвигаясь по маленьким залам иди по сцене с микрофоном в руке. Лицо его было удивительно выразительным, все время в движении, порою серьезное, порою — озаренное улыбкой, а улыбка — то нежная, то шутливая, то очаровательная. Он словно вел со слушателями диалог, таков был всегда его тон. После лекции на объявленную тему он обычно отвечал на вопросы аудитории. Чаще всего их писали на бумажках и передавали по рядам, а он их одну за одной разворачивал. Причем, даже когда оставалось совсем мало времени, он досконально отвечал на самые трудные вопросы.

Когда ему задавали личный вопрос, он умел найти особый личный ответ. Вот как свидетельствует об этом одна журналистка. Она присутствовала в пригородном клубе на одной из встреч с о. Александром. В тот вечер вопросы слушатели задавали сами, выходя один за другим на сцену. Вышла худенькая женщина и стада рассказывать ему о тех бедах, которые довелось ей испытать. «Отец Александр начинает отвечать ей, и я не слышу ни одного его слова. Он говорит только той худенькой женщине, ей одной. Каким чудом, какой акустической загадкой объяснить: то, что произносит священник, понимает только один человек. Тот, к которому обращена его речь». [240]

Что же касается «неуместных» вопросов, он мгновенно и метко на них реагировал, так, что аудитория сотрясалась от хохота. Люди слушали его жадно. Были, конечно, и провокационные вопросы типа: «что вы, еврей, делаете в нашей православной Церкви?» В ответ он спокойно объяснял, что для христианина нет «ни иудея, ни эллина». [241]

Страна уже мало-помалу шла к плюрализму мнений, но руководство от коммунизма все еще не отказывалось, и все коммунистические символы оставались на прежних местах. Так вот — юмор Провидения и знак ненадежности ситуации — в Доме культуры завода «Серп и Молот» он провел цикл лекций по истории религии. Или еще, он выступал на сцене, где из конца в конец был протянут плакат с лозунгом: «Дело. Ленина будет жить в веках!» Дважды отец Александр участвовал в диспутах с атеистическими пропагандистами, но они были столь бесцветны, ничтожны и нелепы, что больше никто не рискнул повторить этот опыт. [242]

В октябре 1988 г. одна из его статей впервые появилась в «светском» журнале (то есть изданном не патриархией). Вслед за этой публикацией в 1989 и 1990 гг. было напечатано еще статей тридцать в самых разных видах прессы, включая журналы с очень большими тиражами. И все-таки при жизни ни одна из его книг в России издана не была. Некоторые недоуменно спрашивали себя, почему этого священника, о котором они никогда прежде не слыхали, приглашают выступать повсюду, почему у него такой успех и, наконец, почему он стал так популярен? В прошлом о. Александр много раз повторял слова отца Сергия Желудкова: «Самый трудный момент настанет для Церкви, когда нам все разрешат. Тогда нам станет стыдно, потому что мы не будем готовы „свидетельствовать“, мы к этому плохо готовимся…» [243] «Когда у нас будет что сказать, Бог даст нам трибуну и даже телевидение» — шутя, сказал он однажды. [244] Но он, как раз, был готов. Вся его пастырская деятельность, все книги, им написанные, накопленные за десятилетия знания подготовили его к этой встрече с советским обществом, когда это вдруг стало возможным. [245] А сколько было застигнуто неожиданным приходом свободы, совсем как неразумные девы из притчи: у них, пока они ждали жениха на свадьбу, погасли светильники, и тут он пришел.

Но вот телевидение действительно заинтересовалось вопросами религии. Что же оно показывало? Голубые купола в звездах, золотые ризы, хоругви, хоры, исполняющие великолепные песнопения, духовенство, произносящее елейные фразы, отлитые в риторические формы XIX века — напыщенные и возвышенно пустые. Смотря одну из таких передач, отец Александр прокомментировал: «Конечно, спасибо за это. Кто мог бы подумать, что мы доживем до такого… И все же все это вряд ли имеет отношение к религии. Просто распались тоталитарные скрепы. Колоссально возрос разгул преступности. Государство растерялось. Хочет при помощи Церкви установить какие-то моральные нормы. Обратите внимание — никто, даже иерархи, выступающие по телевизору, никогда не проповедуют Христа, Бога, не говорят о самой сути того, что мы знаем, во что верим. Сладенькие пейзажики с церквами, что продают на Старом Арбате, вот и вся „духовность“. Должен сказать, даже и это может кончиться в любую минуту. Нужно спешить! Нести людям подлинное слово Христа, а не какой-то эрзац для бедных». [246]

Отца Александра тревожило то, что он видел в среде духовенства: все возраставшая тенденция, носящая характер тоски по прошлому, враждебности ко всему непривычному, антиэкуменические настроения и оппозиция к любой реформе. Это была реакция на деструкцию всех национальных ценностей коммунистическим режимом. Кстати, законная жажда обрести свои корни, утвердить их подлинность принадлежит не только православию, ее разделяют верующие всех религий в бывшем Советском Союзе. Но развитие этих тенденций чревато опасностями, особенно когда происходит соединение крайнего национализма с клерикализмом, когда смешивается православие с национальностью. Идеализируя прошлое, забывали, что Церковь XIX века несет на себе часть ответственности за катастрофу 1917 г. В прошедшие десятилетия Советская власть могла себе позволить радостно представлять Церковь в виде осколков прошлого мира. [247] Нет. Церковь не музей! В одной из последних проповедей отец Александр говорил, что он счастлив, что государство возвращает церкви верующим, их реставрируют, но добавил, что, если мы не обратим наши сердца, не изменим жизнь, они останутся пустой скорлупой. [248]

Тем временем зигзагообразно шла перестройка. Весной 1989 г. был избран новый парламент Советского Союза — Съезд народных депутатов СССР. Хотя коммунистическая партия сохранила свой монопольный статус, но впервые с момента установления Советской власти на одно место могло баллотироваться несколько кандидатов. Первая сессия, открывшаяся в июне, прошла очень бурно. Некоторые депутаты прямо обвиняли во всем коммунистическую систему. В течение пятнадцати дней жизнь, казалось, замерла: население застыло перед экранами телевизоров, заседания транслировались целиком. Однако перед этим в Тбилиси диким образом усмирили мирную демонстрацию над студентами, объявившими голодовку, учинили резню солдатскими саперными лопатками. Что же касается религии, тут власть снова заколебалась. В мае 1989 г. председатель Совета по делам религий Харчев был отстранен от должности, а идеологическая комиссия Центрального Комитета партии отклонила проект закона, имевшего целью либерализацию условий существования религиозных организаций. Закон о свободе совести будет, наконец, принят только в октябре 1990 г., месяц спустя после смерти отца Александра. Возвращение церквей продолжалось, хотя часто местные коммунистические власти всячески тормозили это и верующим приходилось объявлять длительные голодовки.