Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

трактирах! Погрязнуть, заплесневеть!.. Что бы ни было, всегда следует быть в хорошем

обществе.

Отец понимает, куда она клонит, и в свою очередь интересуется у нее, сколько мо-жет

стоить дом в Ницце, где бы можно было устраивать празднества и балы. Он тоже по-

нимает, что дочери на выданье нужна полноценная семья и прежде всего покровительство

отца. Если бы он поехал туда, то их положение в корне изменилось бы.

Это именно то, что Муся хотела от него услышать. Она знает, что могла напеть отцу

родная сестра, ее тетка, мадам Тютчева, которая тоже почти постоянно проживает в

Ницце, но родственников принципиально не принимает.

Ее отцу сорок пять лет, он молодо выглядит и она, шутя, предлагает ему быть млад-шей

сестрой и звать его Константином. Отцу это льстит, тем более что до сих пор он вра-

щается в кругу полтавской золотой молодежи.

Муся гордится, что отец все делает ради нее:

“Для человека сорока пяти лет, имеющего такой характер, он сделал серьезный шаг,

выставив любовницу, с которой жил три года, из-за девочки, которую почти не знал”.

(Неизданное, 9 сентября 1876 года.)

Постепенно между отцом и дочерью налаживаются доверительные отношения. Она

счастлива, что у нее, наконец, есть “настоящий отец, как в книгах”. Дочь хочет поехать

навестить свою старую знакомую госпожу Милорадович, мать Грица, но отец противится

этому, потому что m-me Милорадович может подумать, что Муся имеет виды на Грица.

Мария соглашается с ним, что для нее вообще в редкость. Она успокаивает его, что не со-

бирается замуж за Милорадовича, как бы этого ни хотела ее мать.

- Напрасно твоя maman считает его прекрасной партией, Милорадович - только животное, нагруженное деньгами.

Соглашаясь с ним относительно Милорадовича, она в свою очередь при каждом удобном

случае оттачивает стрелы своего красноречия на родной тетке, его сестре, мадам

Тютчевой, как на главном своем враге и враге всей ее семьи. Отец, в конце концов, при-

нимает ее сторону, что для нее принципиально:

“Я не стеснялась относительно его сестры Т.; я даже сказала отцу, что он находится под ее

влиянием, и что поэтому я не могу на него рассчитывать.

- Я! - вскричал он, - о нет! Я люблю ее меньше других сестер. Будь покойна, увидев тебя

здесь, она будет льстить тебе, как собака, и ты увидишь ее у своих ног”. (Запись от 2

сентября 1876 года.)

“Если я не одержала других побед, то одержала победу над отцом: он говорит, он ищет

моего одобрения, слушает меня со вниманием, позволяет мне говорить все что угод-но о

своей сестре Т. и соглашается со мной”. (Запись от 7 сентября 1876 года.)

Если ее побежден ее отец, известный ловелас и гуляка, то, что говорить о юнцах,

окружающих Марию. Все просят у нее фотографии, кто хочет отдать за портрет два года

своей жизни, кто обещает до гроба носить портрет в медальоне на груди. В общем, обык-

новенный, можно сказать, дежурный, романтический лепет того времени.

Всех, однако, перещеголял князь Мишель Эристов, он готов вынести двенадцать ударов

хлыстом за ее портрет в одежде капуцинов. Муся заставляет его вынести это испы-тание, обнадеженный Мишель просит у своей маман разрешения сделать предложение Марии

Башкирцевой, ведь он ей по крови вовсе не двоюродный брат. А значит, и не должно быть

запрещения от православной церкви. Княгиня Эристова, смеясь, рассказыва-ет об этом

Марии, Мишель - глуп и юн, ему всего восемнадцать лет. Замуж за него? Нет, ни за что! А

вот заставить таскать себя в кресле по большой лестнице вверх и вниз, и сно-ва вверх и

вниз, это можно.

Князь Мишель Эристов выписывает для нее кегли, крокет и микроскоп с коллекци-ей

блох. Наскучив блохами, она сажает перед собой на пол Гриц и, используя его, как

мольберт в два счета рисует карикатуру на Мишеля.

Гриц и Мишель мечтают провести зиму в Петербурге, говорят они об этом с явным

намерением завлечь ее туда. Она отделывается шуткой, которую хочется привести полно-

стью, потому что вполне может быть, мой читатель не прочитает дневник, ограничившись

этой книгой. Кроме того, этот большой отрывок свидетельствует о ее явном литературном

даровании. Напомним, что ей всего семнадцать лет, восемнадцать исполнится только в

ноябре.

“Воображаю, что вы там будете делать, - сказала я. - Хотите, я опишу вам вашу жизнь, а

вы мне скажете, правда ли это?

- Да, да!

- Прежде всего, вы меблируете квартиру самой нелепой мебелью, купленной у лож-ных

антиквариев, и украсите самыми обыкновенными картинами, выдаваемыми за ориги-

налы: ведь страсть к искусству и редкостям необходима. У вас будут лошади, кучер, кото-

рый будет позволять себе шутить с вами, вы будете советоваться с ним, и он будет вмеши-

ваться в ваши сердечные дела. Вы будете выходить с моноклем на Невский и подойдете к

группе друзей, чтобы узнать новости дня. Вы будете до слез смеяться над остротами одно-

го из этих друзей, ремесло, которого состоит в том, чтобы говорить остроумные вещи. Вы

спросите, когда бенефис Жюдик и был ли кто-нибудь у m-lle Дамы. Вы посмеетесь над

княжной Лизой, и будете восторгаться молодой графиней Софи. Вы зайдете к Борелю, где

будет непременно знакомый вам Франсуа, Батист или Дезире, который подбежит к вам с

поклонами и расскажет вам, какие ужины были, и каких не было; вы услышите от него о

последнем скандале князя Пьера и о происшествии с Констанцией. Вы проглотите с ужас-

ной гримасой рюмку чего-нибудь очень крепкого и спросите, лучше ли было приготовлено

то, что подавалось на последнем ужине князя, чем ваш ужин. И Франсуа и Дезире ответят

вам: “Князь, разве эти господа думают об этом?” Он скажет вам, что индейки выписаны из

Японии, а трюфели - из Китая. Вы бросите ему два рубля, огляды-ваясь вокруг, и сядете в

экипаж, чтобы следовать за женщинами, смело изгибаясь направо и налево и обмениваясь

замечаниями с кучером, который толст, как слон, и известен ва-шим друзьям тем, что

выпивает по три самовара чаю в день. Вы поедете в театр и, насту-пая на ноги тех, которые приехали раньше вас, и пожимая руки или, вернее, протягивая пальцы друзьям, которые говорят вам об успехах новой актрисы, вы будете лорнировать женщин с самым

дерзким видом, надеясь произвести эффект.

И как вы ошибаетесь! Как женщины видят вас насквозь!

Вы готовы будете разориться, чтобы быть у ног парижской звезды, которая, погас-нув там, приехала блистать у вас.

Вы ужинаете и засыпаете на ковре, но лакеи ресторана не оставляют вас в покое: вам

подкладывают подушку под голову и покрывают вас одеялом сверх вашего фрака,

облитого вином, и сверх вашего помятого воротничка.

Утром вы возвращаетесь домой, чтобы лечь спать, или, скорее, вас привозят домой. И

какие вы тогда бледные, некрасивые, все в морщинах! И как вы жалки сами себе!

А там, там... около тридцати пяти или сорока лет вы кончите тем, что влюбитесь в

танцовщицу и женитесь... Она будет вас бить, а вы будете играть самую жалкую роль за

кулисами, пока она танцует.

Тут меня прервали, Гриц и Мишель падают на колени и просят позволения поцело-вать

мою руку, говоря, что это баснословно и что я говорю, как книга!

- Только последнее... - сказал Гриц. - Все верно, кроме танцовщицы. Я женюсь на светской

женщине. У меня семейные наклонности: я буду счастлив, когда у меня будет свой дом, жена, толстые дети, которые кричат - я буду безумно любить их.” (Запись от 24 августа

1876 года.)

Так оно, впрочем, и случилось, как предполагал Гриц Милорадович. Каждому - свое.

Летняя жизнь барского дома неспешна. Мужчины ходят купаться на реку. Мария с

княгиней сидят на большом балконе барского дома, изнемогая от безделья и нестерпимой