Воспоминания Главного конструктора танков

Тем первая встреча с И.В. Окуневым у меня и закончилась.

На другой день меня принял начальник промышленного отдела Свердловского обкома КПСС Грязнов. Он попросил меня рассказать о происхождении, поинтересовался моими родственниками, спросил, нет ли среди них осужденных или бывших в оккупации. Я ответил, что мои предки потомственные крестьяне Владимирской губернии, родители до 1934 г. работали в колхозе, а в 1934 г. мы переехали на Петровский спиртзавод Ивановской области. Отец умер, мать работает уборщицей. Никаких родственников осужденных, бывших в оккупации и живущих за границей у меня нет. После окончания беседы Грязнов предложил мне пообедать в обкомовской столовой и зайти после этого вновь к нему. Когда я вернулся, он вручил мне пакет и сказал, что могу ехать обратно. Приехав вечером домой, я этот пакет на другой день передал начальнику отдела кадров завода Н.С. Коваленко. Спустя неделю Коваленко звонит мне: «Вам оформлена командировка в Москву. Зайдите ко мне за ней и за пакетом, который надлежит передать начальнику Главтанка (Главное управление танкостроения Министерства транспортного машиностроения СССР) Н.А. Кучеренко».

Николая Алексеевича Кучеренко я знал очень неплохо, несколько раз встречался с ним по совместной, чаще общественной работе. Выходец из нашего КБ, он в годы войны был заместителем у А.А. Морозова и уже после войны был назначен главным конструктором Главтанка.

В 1950 г. было создано Всесоюзное научно-техническое общество (НТО), членом которого, заплатив вступительный взнос в размере 10000 рублей, стал и Уралвагонзавод. Председателем заводской организации НТО стал Кучеренко, работавший тогда главным инженером завода, а меня избрали секретарем танковой секции. Я периодически утверждал у него планы, отчеты и другие бумаги, связанные с работой этого общества. Часто общаясь в те годы с Н.А. Кучеренко, я открыл в нем внимательного и добропорядочного человека. Прочтя привезенные мною в пакете бумаги и поговорив немного о работе КБ, Николай Алексеевич повел меня к заместителю министра транспортного машиностроения С.Н. Махонину. Никогда до той поры не встречаясь с Махониным, я много слышал о нем. До войны он был начальником дизельного отдела, начальником ОТК на заводе им. Коминтерна, в войну – главным инженером Челябинского тракторного завода. После войны Сергей Нестерович Махонин возвратился в Харьков, стал директором завода им. Коминтерна, а затем начальником Главтанка и, наконец, заместителем министра. По рассказам, он и характером и внешним видом был схож с Окуневым. Мне запомнился рассказ Колесникова о его первой встрече с Махониным.

После выпуска из академии А.В. Колесников получил назначение на завод им. Коминтерна. Как-то вернувшись с полигонных испытаний опытного образца танка, он должен был доложить о результатах Махонину. Старые работники завода предупредили молодого инженера-исследователя, чтобы доклад был четким, ясным и не занимал более пяти минут. Тщательно отрепетировав и проверив доклад на коллегах, Анатолий Васильевич вошел в кабинет директора завода. Отбарабанив свои пять минут и мысленно поздравив себя с успехом, он ждал чего-то похожего на похвалу. После тяжелой паузы Махонин неожиданно сказал: «Ну и болтун же ты, браток. Можешь идти...»

С.Н. Махонин принял Н.А. Кучеренко и меня в своем кабинете, внимательно выслушал доклад и рекомендацию и сказал: «Пошли к министру!»

Министром транспортного машиностроения СССР был Ю.Е. Максарев. Он приветливо принял нас, предложил сесть и повел разговор о проблемах Уралвагонзавода и КБ. Как оказалось, он хорошо знал эти проблемы, поскольку в годы войны какое-то время был директором Вагонки. Разговор получился обстоятельным, конкретным. Юрий Евгеньевич знал и помнил многих заводчан, был точен в характеристиках, доброжелателен. В ходе беседы Кучеренко высказал мысль о том, что Карцеву было бы целесообразнее поработать сначала заместителем главного конструктора, а уж затем, приобретя опыт, – главным конструктором. Министр с этой мыслью не согласился, сказав: «В этом случае «старики» его подомнут. Нет, давайте будем сразу рекомендовать его на должность главного конструктора, как этого желает Окунев».

Назавтра мы с Махониным отправились в ЦК КПСС к начальнику отдела оборонной промышленности И.Д. Сербину. Войдя в кабинет, мы услышали отборные выражения, которыми Иван Дмитриевич отчитывал кого-то по телефону. Положив трубку, он еще некоторое время продолжал свою матерную риторику, чем-то сильно недовольный. На меня все это произвело гнетущее впечатление. Никогда ранее не общаясь с партийными работниками столь высокого ранга, я привык к мысли о том, что в ЦК КПСС должны работать идеальные люди. К тому же, в нашей простой рабочей семье я за всю свою жизнь не слышал от отца ни одного матерного слова. Впоследствии, встречаясь с Сербиным, я неоднократно был свидетелем того, как незаслуженно грубо он обращался с людьми, в числе которых были даже министры оборонных отраслей промышленности.

Закончив разговор, мы покинули кабинет Сербина. И сама беседа, и обстановка, в которой она проходила, оставили в моем сознании тяжелое впечатление. Махонин вместо прощания мрачно сказал: «Поезжайте домой».

И я поехал... За время обратной дороги постепенно приучил себя к мысли, что все происшедшее со мной было какой-то злой шуткой, что нет худа без добра. Приехав домой и не сказав никому о происшедшем, я постарался сколько мог спокойно работать в своей прежней должности.

Примерно через две-три недели мне позвонил И.В. Окунев и сказал: «С завтрашнего дня садись в кресло Морозова. Из Министерства пришел приказ о твоем назначении исполняющим обязанности главного конструктора завода». Так за два дня до смерти И.В. Сталина я неожиданно для себя и многих коллег по заводу перескочил сразу через несколько ступенек служебной лестницы.

Наследство и соратники

Хорошо помню, что представляло собой КБ Уралвагонзавода в те далекие годы.

Когда я впервые познакомился со списочным составом КБ, в нем со всеми вспомогательными службами оказалось 120 фамилий, из которых пять были мне совершенно незнакомы. Оказалось, что состоя в штатах КБ, эти люди занимались другими делами: некто Дрожжин играл в заводской футбольной команде, Гагина работала в бухгалтерии завода, Ложкина была председателем заводского товарищеского суда и т.д. Несмотря на столь малую численность КБ, в его помещениях было очень тесно. Да и сам главный конструктор сидел вместе со своим заместителем друг против друга в комнате площадью 10 квадратных метров. Конструкторы тоже сидели очень скученно, рабочие места их были оборудованы допотопным образом. Например, в группе трансмиссии было всего два «кульмана». Не лучше было и в других группах. У трансмиссионной и моторной групп было одно преимущество перед другими – они размещались в отдельных комнатах, а не в общем зале, где работать было крайне неудобно.

Опытный цех, если его можно так назвать, занимал часть пролета длиной около 20 м между корпусным и сборочным цехами. Во всю длину цеха к наружной стене примыкали маленькие бытовые помещения для исследователей и другого цехового персонала. У дощатой перегородки стоял верстак. Свободной площади хватало только для размещения двух танков. Для проведения исследований на свободном месте около цеха был огорожен дощатым забором небольшой, открытый сверху участок, куда были подведены электричество, сжатый воздух и вода. Там проводились стендовые испытания воздухоочистителя и подогревателя. Остальные опытные узлы и механизмы без лабораторной проверки устанавливались прямо в танки и испытывались в пробеге, на что уходило много времени и средств. Такое положение с опытной базой и явилось одной из причин некачественной отработки танка Т-54.

Столь мрачную картину состояния КБ и опытного цеха скрашивали люди. Конструкторы брали не числом, а умением, хотя большинство из них, начиная с главного конструктора А.А. Морозова, не имели высшего образования. Все они трудились и творили по призванию. К тому времени еще работали такие активные участники создания танка Т-34, руководители групп, как А.А. Малоштанов, В.Г. Матюхин, А.Я. Митник, А.И. Шпайхлер, Б.А. Черняк, В.К. Байдаков, В.Я. Курасов.