Джон, Пол, Джордж, Ринго и я (ЛП)

ТОНИ БЭРРОУ

1 Не гомик, не еврей

Самыми первыми словами Джона Леннона ко мне были: “Если ты не гомик и не еврей, то почему ты собираешься работать с Брайаном Эпстайном?” Это было сказано не конфиденциально и тихо, а громко и резким тоном, который прозвенел по всему бару паба ‘Девоншир армс’ и повернул к нам головы с соседских столов. Я еле слышно ответил, что ещё не согласился присоединиться к управляющей фирме Эпстайна, ‘НЕМС Энтерпрайсиз’, что было правдой, но я полностью избежал в ответе сути первоначального вопроса Леннона. Для записи: я не гомик, не еврей. Я был и являюсь активным гетеросексуалом и пассивным членом английской церкви.

Это было в ноябре 1962 года. ‘Битлз’ выпустили свой первый сингл, ‘Люби же меня’, на лейбле ЭМИ ‘Парлофон’ месяцем раньше, и я находился там, в небольшом пабе в центре Лондона, сразу за Манчестерским сквером – где находился головной офис ‘ЭМИ рекордз’ – чтобы встретиться с ливерпульской группой, чтобы – как хотел Эпстайн – начать работать с ней в качестве её агента по связям с общественностью. За этим приглашением встретиться с Джоном, а также Полом, Джорджем и недавно подписавшим контракт с группой новым ударником, Ринго Старром, была мысль, что вечер с ними в общественном месте и много выпивки, несомненно, дадут группе возможность решить, смогут ли они работать со мной. Я думаю, тот факт, что все мы были родом из Ливерпуля и разделяли характерное сухое и циничное чувство юмора типичных мерсисайдцев, помогло растопить лёд. Ливерпульцы в ссылке обычно держатся вместе. Как и у масонов, это вопрос выживания. Общим для нас также был зрелый интерес к музыке, хотя, переехав несколькими годами ранее из Ливерпуля в Лондон, я был не в курсе самых последних новостей о так называемом мире мерсибита. Наша первая болтовня вертелась вокруг рассказов битлов о том, что происходило дома в ‘Пещере’, самом знаменитом музыкальном месте города, и об их приключениях в клубах Гамбурга, где они провели несколько сезонов, в то время, как я говорил о жизни в музыкальной индустрии Лондона и о том, какие концерты я видел в последнее время.

На следующий день мне позвонил Брайан Эпстайн: “Ну, что ты думаешь?” Я сказал ему, что ещё не составил своего мнения, но мы договорились об обеде, чтобы обсудить всё далее. Мои колебания были связаны не с тем, что я думал о работе с Джоном, Полом, Джорджем и Ринго, а основывались в основном на моем собственном недостатке уверенности в себе. У меня была хорошая постоянная работа в качестве писателя в звукозаписывающей компании ‘Декка’, и у меня не было опыта работы в прессе и с общественностью. Я недавно женился на своей ливерпульской невесте, Коринне – девушке из Кросби, которая сперва привлекла меня тем, что выглядела похоже на Руби Мюррей – и никто из нас не думал, что это подходящий момент оставить относительно безопасное убежище моей работы в ‘Декке’, чтобы отправиться в новом карьерном направлении.

Моей смутной целью было пробиться в мир звукозаписи или присоединиться к редакционному составу одной из музыкальных газет, но на тот момент я наслаждался своей работой, будучи единственным в Британии занятым всю неделю сочинителем аннотаций на конвертах пластинок. Я работал в главном управлении ‘Декки’ ‘Набережная Альберта’ или посвящая аннотации конвертам созданного ими репертуара из выпусков альбомов и мини-альбомов поп-музыки или адаптируя существующие аннотации на нашей продукции, импортируемой из США, добавляя букву ‘u’ в слово ‘цветной’, такого рода вещи. В один день я брал интервью у Энтони Ньюли или Грейси Филдс, на следующий писал о собрании Дюка Эллингтона, новом альбоме Теда Хита или мини-альбоме Билли Фьюри. Последние восемь лет, с 1954 года, я также вёл регулярную колонку обзора музыкальных записей под названием ‘Вне записи’ для субботнего журнального приложения газеты моего родного города, ‘Эхо Ливерпуля’. Люди, знавшие меня удивлялись, почему мои статьи подписывались ‘Дискер’, а не ‘Тони Бэрроу’. Причиной было то, что в 1954 году я был 17-летним школьником, и если ‘Эхо’ было согласно позволить кому-то настолько молодому действовать в роли его музыкального критика, то оно не было готово признать это печатно, и настояло на том, что я должен использовать литературный псевдоним, чтобы подписывать свои еженедельные сочинения. Мне позволили выбрать свой собственный псевдоним, и я использовал слово, которое попалось мне на глаза в одной придорожной афише, рекламирующей появление в варьете в ливерпульском ‘Эмпайр’ в качестве главной звезды американского певца рокабилли Гая Митчелла, международной суперзвезды в те дни, который был описан, как ‘Лучше всего продающийся в мире дискер’. Неслучайно, что одним из первых синглов в моём обзоре для моей первой колонки в ‘Эхо’ был ‘Лоскуток моей футболки’ Гая Митчелла.

С самых ранних дней моей подростковой жизни, которые я могу припомнить, моими двумя главными интересами были музыка и сочинение. Первым синглом, который я купил в 1951 году – за год до того, как в Британии появился список ‘Лучшая двадцатка’ – 25-сантиметровый сингл на 78 оборотов в минуту, был ‘Чёрно-белый коврик’, которую исполняла чернокожая регтайм и буги-пианистка Уинифред Отуэлл на своём кабацком ‘Другом Фортепиано’. С целью продержаться, пока кто-то не подарил мне совершенно новый проигрыватель ‘Дансетт’ в честь заключения моей сделки с ‘Эхо Ливерпуля’, я сконструировал свой собственный примитивный проигрыватель, используя старый граммофонный проигрыватель, связанный со слабым электрическим звукоснимателем, усилителем и динамиком. В те ещё до рок-н-ролльные дни я слушал Эла Мартино, Джо Стаффорда, Кэй Старр, Фрэнки Лэйна, Нэта Кинг Коула и Дорис Дэй.

Я считал себя счастливчиком, что на меня возложили взрослую ответственность вести газетную колонку, в которой сошлись два моих главных интереса, когда я ещё учился в школе. В предыдущие годы в школе ‘Мерчант Тэйлорс’ в северном ливерпульском пригороде Кросби я был недисциплинированным учеником, который успевал по тем немногочисленным предметам, которые мне нравились – например, английский и история – а в остальных предметах предоставил всё судьбе. Мне было трудно уважать власть имущих, да и сейчас тоже. Один учитель рапортовал, что моё сочинение было ‘вкрадчиво-убедительным, но скупо в фактах’, что некоторые могут рассматривать, как пророческий указатель на мою последующую 20-летнюю работу в качестве публициста в 60-х и 70-х годах!

Как-то я выиграл награду за сочинение эссе и в актовый день выбрал себе в подарок в качестве приза ‘Руководство по журналистике Кемсли’. Когда мне сказали, что стоимость моего выбора больше, чем ценность приза, я оплатил разницу, чего никогда не бывало ранее. Был один официальный школьный журнал под названием ‘Кросбийский’, полный ужасно неинтересных статей и скучной статистики успехов спортивных команд школы в последнем сезоне. В обход школьных властей я выпустил неофициальную конкурирующую публикацию, ‘Вспышка’, совершенно любительское, но намного более забавное чтиво, состоящее из скреплённых скрепками карикатур и отпечатанных на машинке листов большого формата, которое я размножил на копировальной машине ‘Жестетнер’ одного друга и продавал по несколько пенсов. Я был издателем, редактором, основным автором и единственным поставщиком новостей этого журнала, продававшим свои самые последние выпуски в школьном дворе в перерывах и во время обеда. ‘Вспышка’ выходила раз в две недели и включала в себя полно избитых рождественско-хлопушкинских шуток, свежих новостей о событиях в школе, немного довольно злобных сплетен о неназванных учениках (которые выстраивались в очередь, чтобы приобрести свой собственный экземпляр!), путеводитель по местным развлечениям (что давало мне бесплатные билеты в кино) и научный сериал, основанный на том, что мы видели каждое субботнее утро на выходных в ‘Одеоне’, в который вносили свой вклад на добровольной основе мои приятели и одноклассники. Затем я переключил своё внимание на музыку. Заметив жалкие стандарты полупрофессиональных танцевальных групп, игравших в одном темпе, нанимаемых школами для выпускных вечеров, я занялся менеджментом очень ограниченного числа артистов и организовал выступления в церковных залах, на небольших танцевальных площадках в пределах района Кросби, предоставляя главную роль неизвестным полупрофессиональным джазовым и скиффл-группам, таким как ‘Топтуны Ноэля Уокера’, ‘Джазмены Джона Оливера’ и ‘Скиффл-группа Майка Маккомба’. В то время я и понятия не имел, что я играю свою крошечную роль в первоначальном развитии движения, которое станет известным, как ‘мерсибит’. Если откровенно, то моим первым мотивом была выгода, вплоть до 30 фунтов за выступление, которые я надеялся потратить на завоевание более привлекательной подружки. Недалеко от меня географически и немногим позже хронологически в другом конце Ливерпуля рос юный Джон Леннон, который вербовал одноклассников по средней школе ‘Каменный берег’, чтобы сформировать свой первый ансамбль, ориентированную на скиффл группу ‘Каменотёсы’. Джон признавал, что первоначальным интересом в создании группы также было увеличение его шансов на привлечение внимания более сексуальных джуди – ‘джуди’ было широко распространённым ливерпульским сленговым словечком для обозначения ‘молодой леди’ в пятидесятые, заменившим более употребительное в обиходе ‘девушка’. (Следовательно ‘шаркающая джуди’ была женщиной-полицейским офицером в полиции Мерсисайда.)