Жозефина

Мюрат, отправленный с договором о перемирии из Шераско через Пьемонт в Париж, прибыл туда раньше Жозефа и Жюно. Жозефина всех троих расспрашивала о мельчайших подробностях военных действий своего мужа. Лишь несколько дней потребовалось ему, чтобы перейти от безвестности к славе. Гражданка Бонапарт не раскаивалась, что поверила в звезду этого человека, она уже имела привилегированное положение в Республике.

Глава II

ПРАЗДНОВАНИЕ ПОБЕД

Бонапарт прославился, можно сказать, мгновенно. Чувство, охватившее весь Париж, было глубоким удивлением. Сама Жозефина была потрясена таким быстрым и неожиданным успехом мужа. Везде и все интересовались мельчайшими деталями жизни этого молодого человека, о котором ранее говорили лишь в связи с победой в день 13 вандемьера. Но его происхождение было окутано тайной, хорошо еще, если знали, как произносится или пишется его имя. О его семье, его первых шагах, его состоянии, характере публика не знала абсолютно ничего. И ни один человек никогда не владел умением с таким искусством заставлять говорить о себе. Уже в первых его заявлениях, сделанных армии, в первых его депешах Директории можно было обнаружить исключительную способность производить эффект: герой был незаурядным артистом. Директория своими собственными руками вознесла его на пьедестал.

Сначала газета «Монитор» без особого красноречия констатировала успехи итальянской армии. На последней странице номера от 10 мая 1796 года помещается отчет о получении знамен — церемонии, на которой присутствовала Жозефина. «Монитор» описал это таким образом: «Сегодня на своем открытом заседании Директория приняла двадцать одно знамя, отбитое французскими республиканцами у австрийцев и сардинцев в сражениях при Миллесимо, Дего и Мондови. Военный министр, представший как главный ответственный получатель этих трофеев, произнес речь, в которой он должным образом отметил значение итальянской армии, которая своими славными победами открыла путь к триумфам, предвестникам мира, достойного Французской республики. Генерал говорил с той мужественной интонацией и таким скромным тоном, которые характеризовали героев свободы. От имени своих соратников по армии он поклялся, что они до последней капли крови будут защищать Республику, бороться за исполнение законов и поддержание Конституции 1796 года. Глава Директории ответил с волнением, придавшим достоинство его словам. Он вручил саблю храброму воину и по-братски обнял его. Это заседание, которое длилось лишь полчаса, представляло из себя одновременно и импозантный и трогательный спектакль. Звуки военной музыки усиливали возбуждение, проявлявшееся в возгласах: «Да здравствует Республика!».

В своих занимательных мемуарах герцогиня д’Абранте написала о впечатлениях, которые производили в тот день мадам Бонапарт и мадам Талльен, чье присутствие было одним из главных украшений этого патриотического праздника. Она говорит: «Мадам Бонапарт была еще очаровательна в то время… Что же касается мадам Талльен, она была в расцвете своей красоты. Обе одеты с той античной изысканностью, которая присуща тому времени. Думается, Жюно был очень горд своим правом предложить руку этим двум очаровательным женщинам, когда после вручения знамен они покидали Директорию. Жюно было тогда двадцать пять лет, он — красивый молодой человек с бравой военной выправкой; в тот день на нем был великолепный гусарский мундир полковника. И великолепие костюма и мужественный вид молодого и храброго посланника, бледного от ран, кровь которых обагрила эти знамена, словно говорили о том, что он был достоин армии, которую представлял здесь. Выходя, он предложил руку мадам Бонапарт; как жена его генерала, она имела право идти первой, особенно в этот торжественный день. Другую руку он предложил мадам Талльен, и так спустился с ними по лестнице Люксембургского дворца».

Чем не прекрасный сюжет для жанровой картины: гусарский полковник под руку с Жозефиной и мадам Талльен на лестнице дворца Марии Медичи? Герцогиня д’Абранте так описывает толпу, жадно разглядывавшую героя и модных красавиц: «Толпа была огромной. Люди толкались, теснились, чтобы лучше видеть. «Гляди, это его жена!.. Это его адъютант! Как он молод! А она, как она прекрасна! Да здравствует гражданин Бонапарт! — кричала толпа. — Да здравствует гражданка Бонапарт! Она добра к бедному люду». «Да, да, — говорила толстая торговка с рынка, — прямо Богоматерь побед».

Поэт Арно в своих «Воспоминаниях шестидесятилетнего» также описывает эффект, произведенный красотой Жозефины в тот торжественный день. В центре всеобщего внимания мадам Бонапарт делила скипетр популярности с мадам Талльен и мадам Рекамье. «Хоть у нее и было меньше яркости и свежести, чем у них, но благодаря правильности черт лица, изящной гибкости стана и нежного выражения на лице, она тоже была красива. Я видел всех троих в туалетах, наиболее подчеркивающих их достоинства, с прекраснейшими цветами в волосах в один из самых великолепных майских дней, когда они входили в зал, где Директория принимала знамена. Можно было бы сказать, что три весенних месяца пришли отпраздновать победу». Молодой поэт, не однажды удостаивавшийся чести стоять рядом с Жозефиной, был очень польщен тем, что присутствовал с ней и мадам Талльен на первом представлении «Телемака» Лезиера в театре Фейдо. «Признаюсь, — говорит он, — не без определенной гордости воспринимал я свое нахождение в обществе двух замечательных женщин эпохи; и не без определенного удовольствия я вспоминаю об этом: естественные чувства молодого человека при виде красоты и славы. Не Талльена я видел в его жене, но именно Бонапарта я боготворил в его жене».

Тогда Бонапарт производил впечатление истинного республиканца. 6 мая он написал Директории: «Невозможно с большей преданностью и уважением, что я проявляю уже давно, относиться к Конституции и правительству. Я видел, как устанавливалась Конституция среди хаоса отвратительных страстей, направленных как на разрушение Республики, так и на разрушение французской империи. Молодая Конституция ощутила во мне определенную надобность, в силу обстоятельств и благодаря моему усердию. Моим девизом всегда будет одно: не жалеть жизни в защите ее».

Директоры решили, что генерал, выступающий за республиканские идеи, проявляющий такой ярый энтузиазм, достоин всяческого поощрения и почестей. Не подозревая еще о будущем поведении победителя, они захотели присоединиться к его славе, присоседиться, так сказать, «заставить» ее стать славой их правительства. Им показалось, что церемонии 10 мая недостаточно, они подумали, что новые торжества придадут событиям больше блеска и значимости. 10 мая Директория официально приняла знамена первых побед, и именно в этот день Бонапарт выиграл сражение под Лоди. То был героический день, который должен был производить сильнейшее впечатление на воображение граждан. Все мысли были сконцентрированы на том, как взять мост, на который повел своих гренадеров галопом молодой герой, несмотря на мощный огонь неприятеля, направленный на длинный и узкий проход. Бонапарта уже называли непобедимым, неустрашимым и непогрешимым. 15 мая он совершил триумфальный въезд в Милан.

Директория была в восторге. Ее комиссар в итальянской армии, Салисетти, сообщил 11 мая: «Граждане директоры, бессмертна слава доблестной итальянской армии! Безгранична наша признательность ее умному и отважному руководителю! Вчерашний день будет отмечен в анналах истории и войны… Республиканская колонна построена, Бонапарт объехал ряды. Его присутствие воодушевило солдат. Его приветствовали тысячекратными криками: «Да здравствует Республика!» Он подал сигнал к атаке, и войско как молния бросилось на мост».

Для того чтобы отпраздновать новые триумфы, Директория организовала наполовину патриотический, наполовину мифический театрализованный праздник, более языческий, чем христианский, где реминисценции из Плутарха соединялись с цитатами из Жан-Жака Руссо, и где ощущался вкус эпохи к героической декламации и страсть к гиперболе. «Праздник признательности и побед» (таково было его название) проходил на Марсовом поле 10 прериаля[4] IV года (29 мая 1796 года). В центре Марсова поля была воздвигнута платформа высотой в двенадцать футов. Выступающие туда поднимались по четырем лестницам в шестьдесят футов шириной каждая. У основания лестниц — львы, «символ силы, отваги и благородства», как писал «Монитор». Предназначенная для церемонии площадь была окружена барьером из пушек, пространство между которыми заполнили армейскими атрибутами. Гирлянды из фестонов создавали импровизированную границу. В центре холма возвышалась статуя Свободы, установленная на пьедестале из оружейных трофеев. Одной рукой она опиралась на Конституцию, в другой держала жезл с водруженной на него шапкой Гийома Телля. В четырех античных треножниках, расположенных вокруг статуи, дымились благовония. Рядом возвышалось огромное дерево, на котором как трофеи висели взятые у врагов знамена. Вблизи на пьедестале располагались статуи богинь победы и славы. Каждая держала в одной руке пальмовую ветвь, а другой подносила к губам военную трубу. Наконец, на алтаре лежали лавровые венки, которые директорам предстояло раздавать от имени признательной отчизны.