Шагай, пехота !

В конце широкой аллеи виднелся одноэтажный белый дом. Судя по тому, что у входа прохаживался часовой с винтовкой, я понял: это и есть штаб полка. Дежурный проводил меня до двери и сказал:

- Командир здесь.

В большой комнате, куда я вошел, было жарко и душно, несмотря на распахнутые настежь окна. За столом сидели двое: уже немолодой, седоволосый подполковник, рядом с ним коренастый, с воспаленными глазами майор. Около окна стоял смуглый, с восточными чертами лица старший политрук. Доложил подполковнику о своем прибытии. Тот не спеша просмотрел мои документы, еще раз глянул на меня и обратился к своему соседу:

- Вот тебе, начштаба, новый помощник. Как видишь, после ранения. Фронтовик.

Майор, сощурив глаза, внимательно, изучающе посмотрел на меня, дружелюбно улыбнулся. Старший политрук тоже улыбнулся и сказал:

- Люди, уже опаленные огнем войны, очень нужны в полку.

- Ну что ж, лейтенант Науменко, будем знакомиться, - сказал подполковник, жестом пригласив меня сесть. - Фамилию мою ты уже знаешь - Васильков. А зовут Сергеем Дмитриевичем. Начальник штаба Пономарев Николай Иванович. А это, - он указал рукой на старшего политрука, - наш комиссар Сабир Халилович Ибрагимов.

Так началась моя служба в полку, с которым я не расставался почти все четыре фронтовых года и с которым прошел от берегов тихой Ташлы до самой Эльбы, от Ставрополя до Торгау и Праги. Наш стрелковый полк формировался в основном из призванных на воинскую службу сельских тружеников Ипатовского, Красногвардейского, Новоалександровского и других районов Ставропольского края. В первой декаде сентября были почти полностью сколочены стрелковые батальоны и спецподразделения: рота связи, транспортная рота и другие.

Командиром 1-го батальона был назначен лейтенант Ф. П. Письменский, 2-го старший лейтенант Ф. Ф. Андреев, 3-го - старший лейтенант Е. П. Абрамов. В партийные и комсомольские организации всех подразделений влилось 180 членов ВКП(б) и 97 комсомольцев. В части было создано 23 ротных партийных и 21 комсомольская организации. Секретарем партийного бюро полка избрали политрука И. Антоненко, человека с большим партийным стажем, обладающего незаурядными организаторскими способностями, умением горячо и доходчиво убеждать людей.

Штаб полка был укомплектован командирами еще не полностью, и потому дел было невпроворот. И днем и ночью шла работа. Я участвовал в составлении планов боевой учебы, разработке тактической обстановки для показных и методических занятий, контролировал занятия в ротах, да и самому приходилось обучать бойцов. Впрочем, ритм у всех у нас был один, его задавал сам командир полка, который, казалось, не знал усталости, очень мало отдыхал, по всегда был бодр, энергичен, требователен, напорист. Он себя не щадил и другим спуску не давал.

- Время не терпит, - подгонял он нас. - В октябре наверняка отправят на фронт. Сами видите, как дела там складываются.

Да, все мы понимали, что положение на фронтах осенью сорок первого было тяжелое. Враг рвался к Москве, Ленинграду, на Северный Кавказ... Горькие думы бередили душу.

Сперва мне было не по себе от бесконечных вводных, которые требовалось решать немедленно, от многогранности задач. Даже мысль возникла: не справлюсь, попрошу роту и уйду от этих докладных, схем, описаний к ним, инструкций и прочих бумаг. Уйду к людям, туда, где надо руководить боем, стрельбой, маршем... Я даже как-то обмолвился об этом, будучи наедине с командиром полка. Но Сергей Дмитриевич, обычно сдержанный, отчитал меня:

- Захныкал! Чтоб я не слышал больше разговора на эту тему. Мне виднее, кто чем должен заниматься. Надо будет, и ротой покомандуешь, и батальоном, а сейчас тяни штабную лямку. Это, товарищ Науменко, тебе наукой на всю жизнь будет. Такой школы ни в одной академии не получишь.

Беспокойным был командир полка. Не просто добросовестный службист, а думающий офицер. С ним очень интересно и поучительно работать, хотя и трудно. У него то и дело рождались разные идеи, и он любил их претворять в жизнь немедленно.

Зашел как-то Васильков к начальнику штаба, который давал мне указания по составлению очередной сводки в штаб дивизии о ходе боевой учебы, и говорит:

- Слушай, Николай Иванович, а не провести ли нам инструкторско-методическое занятие с командирами батальонов и рот по борьбе с немецкими танками?

- Дело стоящее, - согласился начальник штаба.

- Тогда обмозгуйте план занятия с Науменко, - кивает на меня командир полка. - Завтра в восемь ноль-ноль доложить.

Майор Пономарев поручил это дело мне, сказав при этом:

- Тебе и карты в руки. Ты уже повидал фашистские танки в бою. Да и сам подготовься к выступлению перед командирами.

И вот сижу за своим штабным столом, думаю о том., как лучше построить занятие, о чем буду говорить с командирами, многие из которых мне в отцы годятся по возрасту. Вспоминаю вновь и вновь свои первые, хотя и непродолжительные бои, встречи с танками врага. Что характерно было для немецкой тактики? Прежде всего стремление действовать массированно. На участок обороны роты обычно выходят пять-семь танков. А бывает, и больше. Сила немецкой танковой атаки и в ее деморализующем воздействии на обороняющихся. Танки кажутся неуязвимыми. Слабый духом, необученный, неподготовленный боец начинает паниковать. Он уже уверовал в свою гибель, он не знает, что делать, как быть. Увы, мы несли первое время большие потери. Но уже и начали учиться бить непобедимых доселе "панцергромил". Оказалось, что они уязвимы. Особая слабинка у немецких машин - их кормовая часть и гусеницы. Порой было достаточно одной гранаты, чтобы разбить траковую ленту. Ну а бутылки с горючей смесью, которые наши смельчаки бросали на корму, заставляли фашистские танки гореть кострами.

Все эти соображения и многое другое мне надо было сейчас воплотить в конкретный план инструкторско-методического занятия. Очень непросто. Впечатления - это ведь прежде всего эмоции, а методика - точный расчет времени, средств, сил и возможностей как обучающих, так и обучаемых.

Через два дня занятие состоялось. Нет нужды описывать, как оно прошло. Скажу только, что командир полка и начальник штаба остались довольны. А комиссар полка даже похвалил меня.

Мне очень нравился старший политрук Ибрагимов. Больше скажу: я восхищался им. Голос у него спокойный, говорит с легким восточным акцентом. Я словно сейчас вижу его сухое смуглое лицо и твердый взгляд удивительно красивых глаз. Они какого-то странного зеленовато-коричневого оттенка. Один из штабных командиров заметил как-то: "У нашего комиссара глаза цвета хаки. Очень военные глаза". А поскольку глаза - зеркало души, то можно твердо сказать, что душа у комиссара полка была настоящая, большевистская. Всегда собран, выдержан, сосредоточен, во все дела вникает доброжелательно и вместе с тем строго. Видно сразу, знает человек много, но ставит себя так, что и учит людей и одновременно сам у них учится.

Я видел Сабира Халиловича в подразделениях, где он создавал партийные и комсомольские организации, беседовал с бойцами, изучал их настроения, запросы. И они говорили всегда откровенно, потому что была у него, видно, врожденная способность доверительного общения с людьми. Он умел внушить им бодрость и оптимизм, так необходимые в ту тяжелую пору.

Запомнился мне такой случай. На строевом занятии один из командиров рог потребовал, чтобы красноармейцы пели популярную перед войной песню, припев которой звучал так:

Белоруссия родная,

Украина золотая!

Ваше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим.

Так вот рота не захотела петь эту песню. Запевала начал другую, на что комроты реагировал болезненно:

- Отставить! Запевай, как приказано!

А рота шла, печатая шаг, и молчала...

Сцену эту наблюдал комиссар. Он подозвал командира роты к себе и сказал:

- Вы запомните одно: песня - это голос души народной. Понимать надо, кто и что сейчас в Белоруссии и на Украине... Вот когда освободим их, тогда и споем "штыками оградим".