Как женились Чекмаревы

Есть у нее посмышленее меня... Да и не вижу в ней девки, и не удивляет - с детства на глазах.

- Эх, Афонька, пропадем без женского надзора. От сухомятки изжога источит, язвы до времени сбелосветят.

Мне придется подыскивать старуху? А? Щи-то надо хлебать! Гляди, характер мой знаешь: сказал - отрезал!

- А что? Сильный ты человек.

- Еще бы! Сам себя за волосы на вершок от земли подымаю. А ты, парень, за голову почаще хватайся - без жены-то по волоску раздергают. Умеют и душу по нитке распустить, топчутся на душе-то, как галки весной на лошадиной спине, дергают по волоску и - в свое гнездо. Все равно богаче не делаются.

На товарной пристани загремел роликами ленточный транспортер.

- Намечтались, растравили душу. Пойду, сынок, поиграю мешочками, Вольский цемент пришел. Вон Карп Сазонович на палубе набирает полную грудь воздуха, матюкаться изготовился.

3

Афанасий увязался за отцом.

Из трюма баржи на берег ползла, погромыхивая, серая лента транспортера. Игнат с напарником заваливали на конвейер мешки с цементом, лента волокла их на взгорок, а там подхватывали товарищи, грузили в машины. Любил Афанасий с утра пораньше поразмяться, чтоб, притомясь, всеми мускулами припомнить молодой навык.

Грузчики обливались потом, а лента с цементом, волнисто прогибаясь, все текла и текла, бесконечная, как вечность. Они лишь молча роптали на своего бригадира Игната, плотнее сжав зубы, посапывая, нянчили и нянчили свинцовой тяжести мешки, укладывая теперь уж под навес на столбах. Знали совестливую ухватку Игната, он и прежде, в мирное время, не сходил на берег, пока не вышвырнет из баржи последнего мешка, а теперь война ему помощница. И когда показалось, что руки повывпхнулись, приехал на транспортере с последним мешком в обнимку сам Игнат. Спрыгнул на землю, загреб длинными руками грузчиков-подростков, толкая их к Волге.

- Пуговки погорели! Купайтесь, женихи! На фронт пойдете, в купели похолоднее окрестят.

- Да ведь к лету клонит, дядя Игнат. Победят к осени.

- А за летом-то опять зима... На всякий случай закалка не мешает.

Игнат разяагишался и, ломая оторопь, бултыхнулся в студеную воду. Кряхтение, фырканье, выдавленные знобящей волной, недолго тревожили вызревшую тишяну.

Не мешкая, Игнат оделся в чистое белье, костюм, а брезентовую робу положил в сумку.

У раскрашенного под зебру ларька "Женские слезы", как называли его портовики, Афанасий расстался с рабочими. От самодельной кислушки отказался, но вяленого леща взял у отца, спрятал под полу пиджака.

- Посолонимся, ребятишки, пока "Иргиз" не подошел, - слышал Афанасий голос отца, валко шагая по деревянной лестнице в поселок на взгорье.

Второй секретарь Павел Гоникин - невысокий, тонкий в поясе, широкоплечий, в военной форме без знаков различия - стоял на крыльце старинного, из красного кирпича дома райкома партии. Легко покачиваясь на носках, подкручивая рыжеватые усы, он с изумлением осмотрел Чекмареза от сапог до кепки.

- Товарищ Чекмарев, я вынужден сделать тебе замечание: продолжаешь нарушать наши обычаи - не носишь форму, - четко и ровно сказал Гоникин и, не слушая объяснений (скоро сошьют гимнастерку и брюки), он упрекнул Афанасия: пора понять, что он не грузчик, а заворг райкома, и нечего демонстрировать дешевый демократизм.

Каждое утро Афанасий получал от Гоникина замечания различного рода, смысл которых, казалось ему, состоял в том, чтобы проверить упругую податливость на подчинение, на восприимчивость критики, на уважение старших работников. К концу работы Гошшнн итожил прожитый день.

Утодрв жажду воспитывать и учить, Гоникин испытывал полноту ощущения жизни и исполненного долга.

Учуяв запах леща, он потянул точеным носом, раздувая ноздри, покачал головой.

- Ладно, - сказал он совсем дружески. - Искушаешь меня.

- Половину уступлю, - Афанасий высунул из-под полы лобастого леща.

- Ну, ну, не тут же...

В своем кабинете Афанасий разрезал леща пополам, одну половину с головой и с большим куском икры завернул в газету для Гоникина, с другой содрал шкуру, позавтракал, запил водой. С тех пор как умерла мать, он все чаще стал доволпть себя на скорую руку.

Едва приступил к рассмотрению списка рабочих гвоздильного завода, чтобы часом позже решить вместе с комиссаром райвоенкомата, кого взять в армию, а кого заоронировать, как Гоникин вызвал его к себе через инструктора.

Гоникин был весело возбужденным. Леща он спрятал в сейф и стал ходить, мягко ступая шевровыми на низком каблуке сапогами.

- Первого взяли в обком, - сказал он. - Давайте думать, кто заменит Курчаткина.

- Обком подскажет.

- Сверху говорят: ищите на месте. Твое мнение? Ты человек обстоятельный, неторопливый, с виду простачок, но к людям приглядка серьезная. Ну как? Есть у нас на месте?

- А чего думать лишку? Берись, Павел Павлович.

Гоникин посмотрел в его глаза:

- Это серьезно, Афанасий Игнатьевич?

- Да и некого, кроме тебя.

- Это что, по принципу: на безрыбпгхе и рак рыба?

- Зачем же? Тут немаловажно желание. А ты как раз и желаешь.

- Коммунист не может так рассуждать: желаю, не желаю. Он солдат партии. Что велит она, то и делает с полным желанием.

- Я это и имел в виду, - согласился Афанасий.

Гоникин остановился перед ним и, строго глядя в лицо его снизу вверх, спросил тихо, с расстановкой:

- А ты потянешь вторым в одной упряжке со мной?

- Не думал пока об этом.

- Хозяйство поселка знаешь. Кадры тебе известны.

Немного медлителен, да ведь со мной никому не придется хлопать ушами. Гонпкин хмуро помолчал, а Афанасий подумал, что, наверное, Гоникина-то и намечают первым.

- При мне не зазеваешься. Не обижайся, Афанас, я привык правду резать в глаза. Подумай о моем предложении.

Афанасий, занимаясь своими делами, всячески примеривал себя к новой предполагаемой работе, но так и не совместил, не подогнал: не то робел, не то мешала какаято фальшь - он не знал. В состоянии неопределенности, недовольства собой томился недолго, пока не пришла самая простая мысль уйти в армию. И сразу все стало на свое место в душе его. С такой сглаженностью чувств и мыслей он зашел в кабинет Гоникина на заседание бюро.

И даже Катя Михеева, прошептавшая ему на ухо, что она все знает и радуется за Павла и за него, Афанасия, не замутила покоя и определенности - в мыслях он уже был далеко от нее и Гонпкина. Он лишь медленно провел ладонью по своей скуле, как бы стирая запах, оставленный прядью ее волос.

Заседание проводил бывший первый секретарь райкома, ныне уже работник обкома Курчаткин, старый партпец крутого нрава. Он вынул из кармана жилета старомодные часы фирмы "Буре", поднес к уху, наполовину скрытому седыми кудрями, потом постучал крепким ногтем по крышке, спрятал часы в карман. Начал с Афанасия Чекмарева, сказал о нем то же самое, что говорил Гоникик:

смыслит в хозяйстве, знает кадры, характер уравновешенный. Только выводы старик сделал неожиданные для Афанасия, и особенно для Гоникина и Михеевой: обком рекомендует секретарем Чекмарева. А товарища Гоникина председателем райисполкома, поскольку нынешний глава Советской власти в районе Антипов не справляется, едва ноги таскает - болен.

- Я промахнулся с Антиповым! - сердито покаялсн старик.

И, убедившись, что никто не возражает против рекомендации обкома, он закрыл заседание бюро. Новому руководству велел приспособить небольшой заводик мелкого литья для ремонта военной техники. На юго-западе идут тяжелые бои. Наши отходят.

Катя зашла к Афанасию и, прямо глядя в лицо его, спросила, лгал ли Павел, сказав ей до заседания бюро, что Чекмарев намеревался рекомендовать Гоникина руководителем райкома.

- Да, был такой разговор.

- Значит, вы, Афанасий Игнатьевич, не сдержали своего слова! непосредственна и решительна была Катя в своем гневе.

- Напрасно шумите, товарищ Михеева, от меня ничего не зависело.