Павел Федотов. Его жизнь и художественная деятельность

Такое решение поставило Павла Андреевича перед большим затруднением: он еще сильно сомневался в себе и не был уверен в размере своего таланта. С кем советоваться? Кому доверить свои сомненья? Долго он думал и наконец пришел к убеждению, что никто лучше не может разрешить эти сомненья, как «великий» и «гениальный» творец «Помпеи», К. П. Брюллов. И вот, забравши с собой лучшие из своих рисунков, он отправился к Брюллову и просил откровенно сказать ему, стоит ли, судя по его наброскам и эскизам, бросать службу и посвятить себя исключительно искусству. Брюллов одобрил эти опыты, но не счел возможным скрыть от Федотова всю рискованность выхода в отставку, сказав, что, несмотря на весь талант, Федотову недостает техники и что она в его годы дается чрезвычайно трудно.

Эти наставления он закончил советом повременить с окончательным решением, а покамест испытать себя более серьезным образом. Обдумав все это, Федотов подал по начальству рапорт, в котором просил позволения продолжать службу с тем, чтобы предоставленное ему высочайшее право оставить ее было сохранено за ним в течение года или полутора лет.

С этого времени он начинает серьезно испытывать себя и думать о перемене своего положения, к чему его приводит невозможность совместить службу и занятия искусством, так как в это время служба по полку увеличилась для него вследствие того, что он был уже назначен ротным командиром и времени для занятий искусством оставалось в его распоряжении очень мало. Все это заставляет его решиться на окончательный шаг и просить об увольнении в отставку; в январе 1844 года он получает соответствующее разрешение, снимает эполеты и надевает штатское платье, сохранив при отставке чин капитана гвардии и получив право оставить у себя в услужении своего «друга и слугу», денщика Коршунова. Перед выходом в отставку Федотов по заказу наследника цесаревича исполнил две картины из военной жизни: «Бивак лейб-гвардии Павловского полка» и «Бивак лейб-гвардии Гренадерского полка».

Глава II

Несколько слое о состоянии русского искусства до Федотова. – Его материальное положение и жизнь после отставки. – Занятия батальной живописью. – Письмо Крылова открывает Федотову настоящее его призвание. – «Утро чиновника, получившего первый орден». «Разборчивая невеста». – Выставка в Академии. – Восторг Брюллова и покровительство Академии. – Назначение программы на звание академика. – «Сватовство майора». – Успех этой картины среди публики. – Популярность Федотова. – Стихотворное объяснение к этой картине, написанное самим художником. – Увлечение Хогартом и Уилки. – Значение Федотова как моралиста и нравописателя.

Федотов П.А. Не в пору гость (Завтрак аристократа). 1849—1850. Фрагмент

Прежде чем продолжать биографию Федотова, необходимо сказать несколько слов о том, в каких условиях находилось тогда русское искусство, каким идеалам оно служило и какими принципами руководствовалось.

Перенесенное к нам с запада итальянское искусство, сначала приспособленное у нас главным образом для религиозных целей в виде так называемого фряжского письма, а потом, с открытием Академии художеств (и даже раньше), служившее для изображения военных и аллегорических картин, прославляющих всевозможные доблести и подвиги славного века Екатерины и Петра, понятно, не могло влиять на массы и, так сказать, ничего не прибавляло к развитию их, не воспитывало в них национального духа.

Направленное требованиями века большей частью в религиозную сторону, и притом в сторону религиозных изображений, вполне непонятных – как нечто отвлеченное – большинству общества, итальянское искусство привилось и поддерживалось главным образом среди духовенства и богатой знати, оставляя в стороне жизнь, быт, нравы и типы того народа, среди которого оно развивалось. Величайшие мастера итальянских школ очень редко и неохотно брались за сюжеты, касающиеся современного им общественного строя, несмотря на то что перед их глазами проходили величайшие события жизни Италии; мы не хотим этим умалить громадных заслуг этих мастеров перед искусством; они дали последующим поколениям художников ясное понимание формы, выработали эстетические принципы, пластику и рельеф – одним словом, дали ту азбуку искусства, которой перед ними никто не знал, которою мы теперь пользуемся и которую изучаем как необходимое подспорье. Но не нужно забывать, что в деле искусства это еще не цель, а скорее средство для его развития и процветания.

Молодое русское искусство, питаясь исключительно итальянскими образцами, долгое время не могло выбиться на самостоятельную дорогу и принять свой настоящий облик, отличающий его от искусства других наций. Оно жило интересами высших сфер, интересами государственных соображений, сюжетами военных геройств и если опускалось до изображения повседневной жизни, то изображало ее так, что русского там были только одни костюмы и внешняя обстановка, а внутреннее действие, характеры действующих лиц были настолько же русские, насколько и французские, немецкие, китайские или какие угодно; оно изображало вообще людей, без характерных признаков принадлежности к какой-нибудь нации, а последнее и не давало ему принять тот облик, который оно приобрело только благодаря появлению Федотова, благодаря его наблюдательности, а главным образом – его правдивости.

Чем более развивается общественное сознание, тем более констатируется в литературе, науке и искусстве поворот к народным, национальным формам. Черты народного характера, особенности сословных различий, самые предрассудки, поверья, обычаи, привычки, забавы – все, на что до того не обращалось внимания, изучается очень подробно, сличается с однородными фактами разных местностей и подвергается беспощадному анализу. Явления прошедшей жизни, освещенные лучом исторической критики, тем самым получают более верный колорит. И если в настоящее время у нас есть наше искусство с русским взглядом на явления русской жизни – то таким взглядом, вполне здоровым и правильным, мы обязаны Федотову. До него мы буквально затрудняемся назвать какую-нибудь попытку такого рода – со сколько-нибудь серьезным изучением русского быта и русских типов. Правда, были попытки, даже со стороны самой Академии, создать что-то вроде русского жанра, но все они были до того слабы, до того отзывались условностью и холодным, заученным отношением, что не могут идти в расчет. Орловский с его пляшущими мужичками, Акимов и Лупанинов с их ратниками, уходящими на войну, – все это было далеко от настоящей правды и понимания целей русского искусства. Венецианов еще может приниматься в расчет как довольно крупная величина в истории развития русского искусства, но ему не хватало наблюдательности, и в его лучшей картине «Причащение умирающей» мы сталкиваемся с такими бросающимися в глаза несуразностями, которые трудно понять. Рядом с прекрасно написанными, живыми типами дьячка и священника мы видим полную условность и академичность в композиции, в фигурах и выражениях лиц как самой умирающей, так и окружающей ее толпы крестьян-родственников. Венецианов был мелкий помещик, и теперь кажется странным, что ему не было доступно понимание русского быта, поскольку, используя свои помещичьи привилегии, он мог бы развить в себе и наблюдательность, и знание. Недостаток наблюдательности, несмотря даже на продуманные композицию и выбор сюжетов, убивает все значение этого живописца, и за ним остается одна только слава – обладателя развитой техники, в которой трудно, да и невозможно, отыскать душу и сердце художника, его субъективное отношение к выбранной задаче. Все гладко, прилично, ничто не режет глаз, красиво даже, но… нет ни правды, ни согревающего чувства, и вообще все ложно, как в самой живописи, так и в отношении к сюжету!

В это-то время и появляется на горизонте русского искусства П. А. Федотов и, поддержанный такими корифеями, как Брюллов и Крылов, начинает свою художественную карьеру, обратившись исключительно в сторону изучения и наблюдения русского быта.