Тургенев

Трагически сложилась судьба одного из крепостных мальчиков, родившегося в Спасском, который обратил на себя внимание барыни незаурядными способностями к рисованию. Он был послан в Москву учиться живописи и так искусно овладел мастерством художника, что ему поручили расписывать потолок в Большом театре. А потом Варвара Петровна вытребовала его назад в деревню, чтобы он рисовал для нее цветы с натуры.

«Он их писал тысячами, — рассказывал Тургенев, — и садовые, и лесные, писал с ненавистью, со слезами… Они опротивели и мне. Бедняга рвался, зубами скрежетал, спился и умер».

Атмосфера самовластия, царившая в Спасском, рано пробудила в душе юноши непримиримую ненависть к крепостному праву. «Почти все, что я видел вокруг, возбуждало во мне чувство смущения, негодования, отвращения, наконец».

Варвара Петровна любила во всем строгий порядок и требовала, чтобы все делалось по часам. «Аккуратность — это мой девиз, — говорила она, — как нынче, так и завтра». Эта страсть к расписаниям, к регламентации, удивительно сочетавшаяся у Варвары Петровны с нетерпеливостью и порывистостью, ярко запечатлена Тургеневым в отрывке «Собственная господская контора».

Вставали в доме рано. Совершив утреннюю молитву, Варвара Петровна не преминет между первой и второй чашкой чаю погадать в спальне на картах; и, боже упаси, ежели выйдет дама пик — расстройство на весь день.

Верная установленному ею самой распорядку, Варвара Петровна не забывала делать в журнале запись о том, как прошел предыдущий день, затем писала на отдельных листках, кому из детей и домашних что делать: «От десяти до двенадцати утра — рыбная ловля», «От двенадцати до двух — игра или чтение»…

Потом приказывала мальчику на посылках призвать дворецкого, чтобы распорядиться по хозяйству, проверить расходы. Деревенские расходы известны: говядина, рыба, свечи, мыло, краски и «прочие вздоры», как любила она говорить.

Ровно в полдень раздавался на террасе звон колокольчика и голуби по звонку слетались клевать приготовленный им корм.

До обеда играла в карты со свекровью — та во время игры обычно волновалась, кряхтела: «Ох! ах! их!..» — и так до трех часов, когда появлялся старый буфетчик Антон и возвещал всегда одинаковым голосом и с одним и тем же выражением лица: «Кушанье поставили».

После обеда расходились кто куда. А Варвара Петровна запиралась в отдаленной комнате и читала до свеч. Она любила книги, особенно французских авторов, и была довольно начитанна.

По вечерам в зале главного дома, где были устроены сцена и хоры, ставились домашние спектакли, участниками которых были крепостные актеры, музыканты, танцоры и певчие. Иногда представления давались в саду. Смутно вспоминались впоследствии Тургеневу театральные подмостки в парке под деревьями, где в дни его детства разыгрывались пьесы для гостей при свете плошек и разноцветных фонариков.

Еще в девические годы Варвары Петровны поэт Жуковский приезжал несколько раз в Спасское из Белевского уезда Тульской губернии и в одном из домашних спектаклей играл роль волшебника. В кладовой родительского дома мальчиком Тургенев видел колпак волшебника с золотыми звездами, в котором выступал знаменитый поэт.

Дом был большой, просторный; и казалось, что в бесконечном лабиринте комнат можно легко заблудиться. В одной из них, рядом с детской, стояли черные шкафы домашней работы с застекленными дверцами. Там в беспорядке свалены были груды запыленных, изъеденных мышами старинных книг в темно-бурых переплетах — часть домашней библиотеки.

Тургеневу было лет восемь, когда пришла ему в голову мысль добраться до содержимого этих шкафов. Он сговорился с одним из дворовых людей, Серебряковым, страстным любителем стихов, и как- то ночью они взломали в шкафу замок. Взобравшись на плечи Серебрякову, мальчик с трудом извлек из шкафа две громадные книги. Одну он отдал своему соучастнику, который поспешно унес ее к себе, а другую спрятал под лестницей. Долго не мог уснуть в ту ночь маленький похититель, с нетерпением дожидаясь утра: так хотелось ему узнать, какие диковинные книги извлек он из заветного шкафа.

Спрятанный под лестницей огромный фолиант оказался «Книгой символов и эмблем», а другой, унесенный Серебряковым, — «Россиадой» Хераскова.

Описывая в «Дворянском гнезде» раннее детство Лаврецкого, Тургенев вспомнил о «Книге символов и эмблем».

Не забыл он и того дворового, который первый заинтересовал его произведениями российской словесности. Писатель рассказал о нем в повести, где изобразил его под фамилией Пунин.

«Невозможно передать чувство, — писал Тургенев в повести, — которое я испытывал, когда, улучив удобную минуту, он внезапно, словно сказочный пустынник или добрый дух, появлялся передо мною с увесистой книгой под мышкой и, украдкой кивая длинным кривым пальцем и таинственно подмигивая, указывал головой, бровями, плечами, всем телом на глубь и глушь сада, куда никто не мог проникнуть за нами и где невозможно было нас отыскать! И вот удалось нам уйти незамеченными… вот мы сидим уже рядком, вот уже и книга медленно раскрывается, издавая резкий, для меня тогда неизъяснимо приятный запах плесени и старья!..»

В домашней библиотеке Лутовиновых было много книг на русском, английском, немецком языках. Но подавляющее большинство — две трети библиотеки — составляли французские издания. Даже такие произведения, как «Страдания молодого Вертера» Гёте или прославленная тогда повесть английского писателя Ричардсона «Кларисса Гарлоу», были представлены здесь не в оригинале, а во французских переводах.

Пестрым был состав библиотеки. Древние классики, модные повести, фолианты энциклопедистов (Вольтер, Руссо, Монтескье), комедии Мольера, романы де Сталь, Шатобриана, Вальтера Скотта, книги отечественных авторов — Кантемира, Сумарокова, Карамзина, Дмитриева, Богдановича, Жуковского, Загоскина, Измайлова. Сочинения по истории и мифологии, бесчисленные описания путешествий по всем странам света, множество книг по ботанике и естествознанию, руководства по устройству садов и цветников, старинные альманахи, сонники, календари…

С гувернерами и домашними учителями постоянно происходили какие-нибудь недоразумения. Их часто меняли: один окажется слишком нерадивым, другой — невеждой. Вот хотя бы немец, который взялся познакомить мальчиков с германской литературой. Он был так чувствителен, что не мог удержаться от слез, приступая к чтению Шиллера. А потом выяснилось, что он вовсе и не педагог, а просто седельник.

Пробовала Варвара Петровна заниматься с сыновьями и сама. В памятной книжке ее сохранилась запись — «Порядок Колина обучения». На первых порах он должен был заучивать наизусть басни «Лжец», «Ворона и Лисица», «Стрекоза и Муравей», отвечать на вопросы о временах года. Вероятно, таким же образом шли занятия и с Иваном.

Игрушки не занимали воображение мальчика, его влекла к себе природа. Он любил бродить по огромному парку, забираться в самые отдаленные уголки его, уходить на пруд, которым оканчивался спасский сад. В пруду водилось много рыбы — караси, пескари и даже гольцы, которые уже тогда стали мало-помалу везде исчезать. Он забавлялся здесь кормлением рыб, бросал им хлебный мякиш, распаренные зерна ржи и пшеницы. В ненастные дни он скучал, жалея всегда, что не удастся побывать на пруду.

Уже лет с семи он научился ловить птиц западней, сеткой. Птицы в изобилии водились в спасском саду. В одной из комнат господского дома, окрашенной в зеленый цвет, помещался «садок» — там были канарейки, чижи, щеглы, попугаи. Сторож, прозванный за чрезмерную худобу и высокий рост Борзым, заготовлял корм и ухаживал за птицами.

Лесники и охотники Спасского, приметив интерес мальчика к охоте, рассказывали ему о жизни пернатых, о перелете птиц, о повадках и привычках бекасов, куропаток, перепелок, диких уток. В погожие дни они брали его с собой в лес и на болото, научили стрелять из ружья. Так зародилась в нем страсть к охоте, рано сблизившая его с людьми из народа к помогавшая ему воочию наблюдать крестьянскую жизнь во всей ее неприкрашенной наготе.