Правда о втором фронте

Эта «кампания» не стоила англичанам ничего, но обогатила Британскую империю выгодными позициями в Малой Азии. Вторая операция — второе приобретение. И снова в том же районе: Ливия и Киренаика. И третью операцию они, наверное, начнут здесь. Может быть, они захотят прибрать к рукам Италию или Балканы… [6]

Дипломат склонялся к последнему. В доказательство он ссылался на то, что югославское королевское и греческое королевское правительства начали переселяться из Лондона в Каир, чтобы быть поближе к месту грядущих событий. Да, конечно, он серьезно сомневался в намерении союзников открыть фронт в Западной Европе, но отговаривать меня от поездки в Англию не решался.

Дороги войны извилисты и утомительны. Чтобы попасть на север, я отправился на юг. Мне пришлось совершить перелет через всю Африку. Огромная четырехмоторная лодка «Викинг» за четыре дня перенесла нас из поздней северной весны с ее буйным цветением и щедрым теплом прямо в серую, неприветливую осень южного полушария. Мы разминулись с летом где-то в экваториальных широтах и не заметили, как это случилось: «Викинг» летел на юг на высоте трех-четырех тысяч метров, а лето шествовало на север по опаленной африканской земле.

На борту «Викинга» разместились почти два десятка пассажиров. Они заметно отличались один от другого, несмотря на однообразие военной формы. Со своего места, у переднего окошка, я мог видеть несколько английских офицеров, вежливых, но замкнутых; двух американских штабистов, непрестанно жующих резинку; толстого французского полковника; греческого генерала с черными-пречерными и, как казалось, колючими усами и такими же черными колючими глазами. В дальнем углу самолета расположилась пестрая группа штатских. Их национальность не легко было определить сразу.

Рядом со мной сидел майор штаба 10-й британской армии, необыкновенно длинный и тощий. При каждой попытке встать и выпрямиться он стукался головой об алюминиевый потолок и вслед за этим резко перегибался в поясе, заставляя соседей на мгновение сдерживать дыхание: мы боялись, что вот-вот раздастся треск и майор переломится надвое. У него было бледное лицо; под белесыми бровями прятались выцветшие голубоватые глаза. С его сухой и блеклой внешностью не вязался очень живой и общительный нрав. Еще на Ниле, у Каира, откуда мы стартовали ранним погожим утром, майор стал посмеиваться надо мной. Он уверял, что корреспонденты обычно стараются быть подальше от мест описываемых ими событий, чтобы ничем не сдерживать свою фантазию. Майор обвинил меня в преднамеренном бегстве от событий, назревающих в Средиземноморье. Французский полковник осведомился, не намекает ли майор на возможность открытия второго фронта с юга. Майор улыбался, говоря всем своим видом, что у него не так-то легко выведать военную тайну.

В Кисуму, на озере Виктория, куда мы прилетели к вечеру второго дня, майор, выпив лишнее, вернулся к этому разговору и предложил даже пари, что я прозеваю «самую сенсационную историю» в моей жизни. Австралийский редактор, обнаруженный мной среди штатских, скрепил наше пари. Редактор вздыхал и укоризненно смотрел на меня: он, видимо, тоже был «посвящен» в тайну второго фронта.

Я проиграл пари уже на другой день. «Викинг» стартовал с озера Виктория, когда всходило солнце, и сразу взял курс на Индийский океан. Мы не пролетели еще и половины пути, как вдруг многие из моих спутников обнаружили признаки необычайного волнения. Они вставали со своих мест, возбужденно говорили о чем-то, пожимали друг другу руки. Мы только что миновали гору Килиманджаро. Она проплыла справа, вблизи от нас, сверкая снегами, сквозь которые прорезывались черные скалы. Сидевший напротив меня старый щупленький полковник из английского военного министерства, показывая в окно, прокричал мне в самое ухо:

— Знаменитая Килиманджаро…

Я не знал, чем она, собственно, знаменита, и поэтому, наблюдая общие рукопожатия, решил, что англичане поздравляют друг друга с тем, что видели самую высокую гору Африки. Но в эту же минуту майор подал мне радиотелеграфный бланк. Взволнованным, прыгающим почерком самолетного радиста на бланке было написано: «Ура! Пантеллерия наша. Союзные войска высадились на итальянской территории!» Редактор пустил в круговую флягу с виски: за второй фронт! Пили все из маленькой, чуть-чуть побольше наперстка, серебряной крышки. В Момбасе на берегу Индийского океана, пока шли к вокзалу, говорили только о захвате острова Пантеллерия. За обедом снова пили за второй фронт. Старенький полковник расчувствовался после двух стопок виски и пошел вокруг длинного стола пожимать руки американским штабистам и советскому корреспонденту, как союзникам и собратьям по оружию.

— Джентльмены! — провозглашал он. — Джентльмены мы присутствуем при величайшем событии нашей истории: Запад протягивает руку дружбы и помощи Востоку…

Когда мы возвращались к самолету, майор восторженно говорил о военном значении и предполагаемом техническом совершенстве операции по захвату крупной морской крепости.

— Хотел бы я посмотреть на эту схватку! — восклицал он… Этого же хотели и другие, но, вероятно, никто не желал этого больше, чем корреспондент, проигравший пари.

Мне живо припомнилась вся эта сцена, когда пятнадцать месяцев спустя, в Париже, я прочитал автобиографические «Разговоры» Бенито Муссолини. Говоря о военной славе и военном бесславии, Муссолини привел в качестве примера последнего падение Пантеллерии. Когда союзники предъявили ультиматум, итальянский генерал с опереточным негодованием отверг его. Союзные корабли и самолеты начали бомбардировку фортов. Она продолжалась едва полтора часа, не вызвав почти никаких разрушений. Но командующий крепостью не выдержал и приказал поднять белый флаг. Итальянские потери составили… двое раненых! «Повторяю, — негодовал Муссолини, — двое раненых».

Но вернемся к рассказу.

Поздним вечером того памятного дня мы приземлились в португальском Мозамбике и отправились в гостиницу. Она расположилась на высоком берегу залива, прямо напротив города. С ее веранды был виден залив, разноцветные сигнальные огни отражались в воде. На том берегу лежал Мозамбик с освещенными коридорами улиц. Время от времени яркие светлячки летели из глухой тьмы на огни города: автомашины.

В ожидании ужина мы снова говорили о высадке союзников на итальянской территории. Французский полковник критиковал намерение союзного командования открыть второй фронт в Италии. В прошлой мировой войне он был офицером связи при штабе итальянского главнокомандующего генерала Кадорна. За два года он исколесил Италию вдоль и поперек и поэтому решительно утверждал:

— Более неудачного театра наступательных военных действий, чем Италия, нельзя найти во всем мире, за исключением, может быть, только Сахары и Гималаев.

Потом, словно внезапно вспомнив что-то, полковник восклицал:

— Впрочем, прошу прощения. Имеется еще худший военный театр. Это — Балканы. Да, да, Балканы в этом отношении хуже Италии. Но самое пикантное — это то, что наши генералы намерены из Италии переправиться на Балканы. Право же, генералы совсем» не способны учиться у истории.

— Не вините генералов, сэр, — говорил майор со своей обычной усмешкой. — Помните, что, во-первых, вы сами скоро, видимо, станете генералом, во-вторых, генералы ныне не вольны выбирать театры военных действий. Теперь каждое наступление не только военное, но и политическое событие. Направление наступления выбирается не генералами, а политиками. А политики меньше всего склонны считаться с географией.

Грек смеялся. Английский полковник сокрушенно и осуждающе качал головой, но нельзя было понять, кого он осуждает: то ли безвольных генералов, то ли политиков, не уважающих географию, то ли спорящих офицеров. Американцы, задрав ноги на кресла, безмятежно тянули джин.

После ужина англичане отправились на террасу пить кофе с коньяком, а мы с французом пошли спать. Дорогой он обещал рассказать мне что-то интересное, но, наверное, забыл и ограничился лишь коротким всеобъемлющим: «Чепуха! Все чепуха!»