Ференц Лист

Отметим, что и Франсуа, и Франц, и Ференц являются лишь национальными производными от одного и того же имени, данного Листу при крещении: Франциск. (Небесный покровитель композитора — святой Франциск из Паолы; Лист праздновал свои именины 2 апреля, в день памяти этого святого^[3]. Назвав сына Франциском, Адам Лист отдал дань своему «францисканскому прошлому», о чем будет сказано ниже; кроме того, мальчик был назван и в честь своего крестного отца Франца Замботи.)

Из всех вариантов имени Листа самым «интернациональным» является как раз Франц. Не случайно даже в России во время гастролей «мировой знаменитости» на афишах печатали именно «Франц Лист». Авторы большинства биографических работ о Листе, написанных не на венгерском языке, также использовали эту форму имени. Сам он так подписывал свои письма; так называли его большинство родственников и друзей; под этим именем выходили из печати его музыкальные произведения, книги и статьи (если не брать во внимание французские издания 1830–1840-х годов, где на титульном листе стоит имя Франсуа); наконец, именно этот вариант имени начертан на его надгробии.

Долгое время мы также склонялись к использованию исключительно имени Франц, считая, что не можем позволить себе быть «более венграми», чем сам Лист; биограф не имеет права возвышаться над своим героем, а должен выступать его зеркалом, по возможности наименее искажающим его образ. Однако в последнее время, ознакомившись с большим количеством архивных материалов, мы изменили точку зрения. С одной стороны, наряду с корреспонденцией, подписанной «Франц Лист», существует, пожалуй, даже большее количество писем, где стоит нейтральная подпись «Ф. Лист». Видимо, таким образом композитор полностью избавил себя от необходимости перевода на язык письма собственного имени. С другой стороны, имя «Ференц», начертанное непосредственно его рукой, также встречается, причем не только в письмах, но и в некоторых подписях под портретными литографиями. Такая подпись стоит под портретом Листа в национальном венгерском костюме работы Йозефа Крихубера (Kriehuber; 1800–1876), хранящимся в музее-квартире Листа в Будапеште. И этот пример не единичен.

Еще в 1838 году в статье «Квартетные утренники» Роберт Шуман отмечает: «Разве мы не видим, как юные таланты возникают в наше время из всех народностей: из России мы узнаём о Глинке, Польша дала нам Шопена, в лице Беннета имеет своего представителя Англия, в лице Берлиоза — Франция, Лист известен как венгр (курсив наш. — М. З.)»^[4].

А вот немаловажное свидетельство в пользу осознания самим Листом своей национальной принадлежности. В письме от 18 мая 1845 года, адресованном аббату Ламенне, он пишет: «Ясно, что детей моих ни в коем случае нельзя считать французами. Старшая моя дочь [Бландина] родилась в Женеве. Козима — в Комо, Даниель — в Риме. Все трое носят мою фамилию, и я обладаю полным правом распоряжаться их судьбой, что, разумеется, накладывает на меня столь же большие обязанности. Таким образом, поскольку это мои дети, на них распространяется гражданство отца; хотят они того или нет, они — венгры, и определяющими для них являются венгерские законы»^[5].

Великий венгерский композитор Бела Барток^[6], серьезно изучавший творческое наследие Листа и всегда подчеркивающий его неразрывную связь с родной страной, в свое время однозначно заявил: «Имеем ли мы право рассматривать Ференца Листа как венгра? Лист сам ответил на этот вопрос, неоднократно декларируя венгерское. И весь мир воздает должное такому человеку, как Ференц Лист, уважая его национальность»^[7].

Оторванный от родины не по своей воле, Лист мучительно тосковал по Венгрии, любил ее всей душой, старался по мере сил помочь стране в тяжелые для нее дни, очень близко к сердцу принимал ее тяготы. Можно сказать, что, «изменяя» венгерскому языку, он никогда не изменял венгерскому национальному духу. Следовательно, даже если мы и будем иногда называть его Францем, то по большей части в цитатах. В авторском тексте оставляем за собой право именовать венгерского гения Ференцем, подчеркивая тем самым незыблемость его национальных принципов.

Гораздо более сложным и болезненным вопросом является восстановление исторической справедливости в отношении места Листа в мировой музыкальной культуре. Можно, конечно, возразить, что сегодня никто не ставит под сомнение его гениальность: по всей Европе стоят памятники ему; его имя носят улицы, площади, музыкальные учебные заведения, не говоря уже о будапештском аэропорте; регулярно проводятся фестивали и конкурсы в его честь; наконец, 2011 год (двухсотлетие со дня рождения и 125-летие со дня смерти композитора) был объявлен ЮНЕСКО годом Листа. Это, безусловно, так. Но…

Чтобы детально обосновать наше горестное «но», приведем для начала отрывок из интервью газете «Тагесшпигель» (Der Tagesspiegel) праправнучки Листа Нике Вагнер^[8]: «Лист не существовал в моей юности. Хуже того, он существовал только в виде легковесной, подвергающейся насмешкам фигуры, лишенной всяческого интереса, — „аббат“, иронично называли его, если уж о Листе заходил разговор. Наряду с „аббатом“ имелся также презираемый „пианист-виртуоз“, который в определенном смысле относился к тем, кого Зигфрид Вагнер^[9] называл „лицемерами от камерной музыки“ из сферы салонов, салонных вечеров и камерных концертов, где эти „любители музыки“ и обретались. Так, чем-то предосудительным в нашем протестантском семействе считались, с одной стороны, католицизм Франца Листа, с другой — представление о его виртуозности и одиноком эгоистичном блеске»^[10].

Это не только частное мнение (тем более что на него оказали непосредственное влияние сложные взаимоотношения внутри семейства наследников двух великих имен — Вагнера и Листа; так сказать, борьба за пальму первенства). Это выражение мнения целой плеяды музыкантов и музыкальных критиков — как современников Листа, так и последующих поколений.

Пренебрежительное отношение к Листу-композитору началось чуть ли не в самом начале его сочинительской деятельности, а провозвестником его стало авторитетное мнение Роберта Шумана. В статье «Композиции для фортепьяно» (1839) тот отмечал: «Вообще суждения о композиторском таланте Листа настолько расходятся, что рассмотреть его важнейшие проявления на разных стадиях развития будет здесь вполне уместно. Затрудняется это, однако, тем, что в отношении опусного обозначения у Листа царит полная неразбериха, большая часть его произведений никаким номером не обозначена, так что о времени их возникновения можно лишь догадываться. Как бы то ни было, но из всех этих произведений явствует, что перед нами из ряда вон выходящий, многообразно волнуемый и многообразно волнующий дух. В его музыке — вся его личная судьба… Для более продолжительной работы над композицией он, видимо, не нашел покоя, а также, быть может, учителя себе по плечу. Тем усерднее работал он как виртуоз, предпочитая, как все живые натуры, быстро убеждающее красноречие звуков сухой работе на бумаге. Достигнув поразительной высоты как пианист, он как композитор всё же отставал, и отсюда постоянно возникающее несоответствие, которое с очевидностью мстило за себя всюду, вплоть до его последних произведений»^[11].

Конечно, Шуман мог судить о Листе-композиторе лишь по его ранним произведениям, основную массу которых составляли транскрипции и виртуозные этюды. Первым он отдавал должное, признавая важным раскрытие дотоле неизведанных оркестровых возможностей фортепьяно (Шуман прямо писал, что листовские транскрипции могут быть «смело исполнены наряду с оркестровым оригиналом»). В этюдах же (в частности, в «Бравурных этюдах по каприсам Паганини») он видел лишь то, что Лист «не знает ни удержу, ни меры», и считал, что «достигнутый эффект всё же недостаточно нас вознаграждает за принесенную в жертву красоту». По словам Шумана, в этюдах Листа отсутствует связь «между основным музыкальным содержанием и техническими трудностями»^[12].