А до Берлина было так далеко

Город, вчера еще шумный, оживленный, принимал военный облик. Кресты из белой бумаги на оконных стеклах, посуровевшие лица прохожих. По ночам улицы погружались в темноту, строжайше соблюдалась светомаскировка. Когда мы приехали на железнодорожную станцию, там царило оживление. Почти непрерывно шли на запад эшелоны с войсками и боевой техникой, из открытых вагонных окон, из распахнутых дверей теплушек вырывались и летели вокруг любимые в те годы песни: "Дан приказ ему на запад", "Краснознаменная Дальневосточная, даешь отпор", "Выходила на берег Катюша", "По военной дороге шел в борьбе и тревоге"...

Песни, как и солдаты, шли на войну...

Началась горячая пора подготовки частей дивизии к отправке на фронт. Мы потеряли счет времени, дни и ночи слились воедино, спали урывками, забывали порой поесть.

Не простое и хлопотное это дело - сборы в дальнюю дорогу. Кажется, какое у солдата имущество: винтовка да вещевой мешок. А когда этих винтовок да мешков 17 тысяч, тогда как? И потом, солдату на войне никак не обойтись только тем, что находится в его походном ранце. Ведь надо его трижды в день накормить, обеспечить боеприпасами для боя, оказать медицинскую помощь, если он будет ранен или заболеет! Для этого же необходимо поднять с обжитого места и развернуть в полевых условиях склады, мастерские, пищеблок, медицинские учреждения и другие тыловые службы. Хотя на сей счет были рекомендации в уставах, но уставы не могли дать совет на все случаи жизни, а она, жизнь, оказалась гораздо сложнее, чем думалось. Здесь нужен большой опыт, а у нас его еще не было. Вот и приходилось действовать, как говорят, по интуиции, на ощупь.

Но, так или иначе, трудности были преодолены, дивизия со всем ее хозяйством погрузилась в эшелоны. До свидания, город на Днепре!

Нам предстояло выдвинуться в район западнее Рахны и поступить в распоряжение командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Смирнова.

Управление дивизии отправлялось одним из первых эшелонов - для обеспечения перевозки на фронт оставшихся подразделений была создана из офицеров штаба небольшая оперативная группа. День выдался теплый и ясный, и не верилось, что где-то идет война, льется кровь и дым застилает залитую летним солнцем землю.

Подали эшелоны, и тотчас же возле вагонов образовались людские островки. Это матери, жены, дети, невесты пришли проводить своих мужей, сыновей, родителей, женихов. Последние слова, последние напутствия перед дорогой. Мы с женой Варей стояли в тени деревьев пристанционного скверика и говорили о чем-то несущественном. Я чувствовал, что жена готова разрыдаться, но всеми силами сдерживалась. "Я положила в чемодан еду, ты не забудь поесть, говорила она, и голос ее дрожал. - Ну и еще: черкни с дороги, что жив и здоров". Я обещал все это непременно сделать, понимая, что она думала о моей фронтовой судьбе. Я же мысленно представлял, как трудно будет жене с тремя маленькими детьми: Светлане - десять, Володе - семь, Саше - два года...

Но вот пронеслась команда: "По вагонам!", загудел паровозный гудок, и эшелон тронулся. Люди пошли, затем побежали вслед, плакали, что-то кричали, махали платками. Я вскочил на ступеньки вагона и неотрывно смотрел на Варю.

Впереди были четыре года разлуки...

Замелькали за вагонным окном белые хаты и свечи тополей, раскинувшиеся до горизонта поля набиравших силу хлебов, высоковольтные мачты электропередачи, шагавшие через степь. Я смотрел на знакомый мирный пейзаж и думал: "Неужели эту землю опалит война?"

Попутчиком по купе был полковник Иосиф Иосифович Самсоненко. Обычно общительный и веселый, он был сейчас сосредоточен, угрюм и молчалив. Очевидно, сильно переживал разлуку с семьей. Я понимал его состояние и не приставал с лишними разговорами.

Ночью ехали с погашенными огнями. На железную дорогу налетали фашистские самолеты. Мы об этом были предупреждены и каждое мгновение ожидали бомбежку. Но лишь через несколько часов пути на станции Пятихатки впервые узнали, что это такое.

Немецкие самолеты - их было до десятка - появились над Пятихатками внезапно, и началась бомбежка. Несколько бомб упало в районе станции. Наши люди впервые оказались под огнем и вначале растерялись. Но вскоре пришли в себя, высыпали из вагонов и залегли вокруг. Сделали они это вовремя, ибо, сбросив бомбы, воздушные пираты на бреющем полете поливали пулеметным огнем вагоны. Среди бойцов дивизии раненых было мало, но пострадали беженцы, которые оказались в это время на вокзале. Я впервые увидел убитых детей и матерей, потерявших их. Какое это невыносимое зрелище!

И теперь перед глазами девочка лет семи с маленьким братиком на руках. Бойцы вынесли их из-под вагона, где они укрывались от фашистских самолетов.

- Где твоя мама? - спросил я.

- Мама ушла за водой еще до налета, а мы спрятались, - ответила девочка.

Ребенок, прижавшись к сестре, молчал, а девочка плакала и испуганно смотрела на нас. Я попросил начальника станции забрать детей, помочь им разыскать мать, а нам надо было ехать дальше.

После Пятихаток до самой Рахны - места назначения - эшелон шел без остановки и не попадал под бомбежки. Правда, сигнал воздушной тревоги звучал неоднократно, но фашистские самолеты пролетали мимо, вероятно, возвращались с задания, израсходовав бомбовый запас.

Первая встреча с воздушным противником выявила пробелы в подготовке личного состава дивизии. То, что во время бомбежки бойцы суетились, не зная, что делать, объяснялось их необстрелянностью. Беда эта неизбежная и временная. Попадут бойцы еще раз-другой под бомбежку - и перестанут шарахаться от свистящей сверху бомбы. Но когда крупнокалиберные зенитные пулеметы бьют по низко летящим самолетам противника - "в белый свет, как в копеечку", - это не может не настораживать и не тревожить. На совещании штабных работников я обратил внимание на это обстоятельство и приказал майору Карташову связаться с командирами частей и проинформировать их о совещании.

Очень важно было дать понять полкам, что штаб не теряет нитей управления, внимательно следит за развитием событий. А поведение бойцов во время первой бомбежки и было поводом, чтобы напомнить об этом.

* * *

В ночь на 3 июля дивизия под покровом темноты высадилась из эшелонов и сосредоточилась западнее Рахны. Вековой лес укрыл дивизию от глаз фашистских летчиков, старательно разведывавших места расположения советских войск. Тотчас же я связался с начальником штаба 18-й армии генерал-майором В. Я. Колпакчи и получил приказ утром прибыть к нему с докладом.

Командный пункт 18-й армии располагался в небольшой деревушке, километрах в десяти от штаба нашей дивизии. Владимира Яковлевича Колпакчи я видел впервые, однако был немало наслышан о нем. Знал, что он начал службу в старой армии, в составе красногвардейского отряда штурмовал Зимний дворец, активно участвовал в гражданской войне, в подавлении контрреволюционного мятежа в Кронштадте, отличился в боях с басмачами в Средней Азии. В 1936-1938 годах сражался в рядах бойцов республиканской Испании против фашистов под Мадридом и в Валенсии. Вот как много довелось пережить Владимиру Яковлевичу в свои неполные сорок два года.

Меня поразила внешность Колпакчи: черные как смоль волосы и светло-серые глаза, плотно сжатые волевые губы и тихий, приятный голос. Генерал был спокоен, не было заметно, что он подавлен или раздражен, хотя, как я узнал вскоре, в тех условиях оставаться таким было не очень-то просто.

Б начале июля обстановка на Южном фронте сложилась довольно тревожная. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои, ценой невероятных усилий сдерживали наступление превосходящих сил противника. Фашистское командование вводило в сражения все новые и новые механизированные соединения. На участке 18-й армии противник создал двойное превосходство в пехоте и тройное в танках. Колпакчи особенно тревожился за правый (фланг армии.

Кратко обрисовав обстановку, сложившуюся на фронте и в полосе армии, Владимир Яковлевич передал приказ командарма генерал-лейтенанта А. К. Смирнова: дивизии занять оборону на рубеже Татарский, Попелюхи, Лучинки, совхоз Хреновок с задачей остановить здесь наступление противника. Вероятно, читателю мало что скажут названия этих населенных пунктов. И Татарский, и Попелюхи, и Лучинки, и Хреновок - обыкновенные украинские села. Большинство воинов дивизии до июля 41-го даже не подозревали об их существовании. Теперь же они навсегда входили в их жизнь: ведь здесь предстояло принять первый бой. От Татарского до Хреновка - пятнадцать километров. Эти пятнадцать километров мы и были обязаны превратить в непреодолимый рубеж, а для этого вгрызться в землю, создать прочную оборону на глубину до двенадцати километров. И сделать это надо было быстро: противник мог появиться в любую минуту.