Женщины, которые любили Есенина

Жажда признания, жажда славы зародилась в нем очень рано. Кстати, забегая немного вперед, следует отметить, что все люди, пользующиеся популярностью, заслуженной или мнимой, выглядели в его глазах по-особому, он непременно хотел сблизиться с ними, встать с ними вровень, и это наложило заметный отпечаток на его романы с некоторыми женщинами, в том числе и с Зинаидой Райх, и с Айседорой Дункан. Однако о них попозже.

О том, насколько всепоглощающей стала с годами эта жажда, можно судить по небольшому, однако очень красноречивому эпизоду из «Романа без вранья» Анатолия Мариенгофа, друга и соратника Есенина по «Ордену имажинистов».

Они с Есениным шли по Кузнецкому мосту и увидели Шаляпина, который возвышался над толпой, как величественный монумент самому себе. Прохожие пялили на него глаза, тыкали в его сторону пальцами, норовили заглянуть под поля шляпы. Кругом слышался шепот: «Шаляпин!»

«Я почувствовал, — вспоминал Мариенгоф, — как задрожала рука Есенина. Расширились зрачки. На желтоватых, матовых его щеках от волнения выступил румянец. Он выдавил из себя задыхающимся (от ревности? от зависти? от восторга?) голосом:

— Вот это слава!

И тогда, на Кузнецком, я понял, что этой глупой, этой замечательной, этой страшной славе Есенин принесет в жертву свою жизнь».

Но все это было еще впереди. А сейчас следует вернуться во времена юности Есенина и взглянуть на него глазами его знакомых. Нельзя не подчеркнуть, что необыкновенная красота Сергея Есенина играла в его жизни и в его отношениях с женщинами первостепенную роль. Вот как описывал Есенина Николай Сардановский, товарищ Сергея по Константинову:

«Внешне он не производил впечатление человека болезненного, хотя в юности у него были осложнения с легкими. У него было красивое и очень белое лицо. Прекрасные, ярко–синие глаза. Он всегда смотрел вам прямо в глаза. Рот очень подвижный и выразительный. Мягкие, золотые волосы… Он постоянно жестикулировал руками в своей особой, свойственной только ему манере… Он всегда был аккуратно одет, даже с некоторой претензией на щегольство. Будучи очень привлекательным юношей, он обычно говорил мне, что не придает особого значения своему внешнему виду… Позднее он соглашался, что внешность играет немаловажную роль».

Немудрено, что девчонки из Константинова и других ближних сел, собиравшиеся осенью и зимой на веселые посиделки, млели от этого писаного красавца, строили ему глазки, пытаясь принятыми в деревне способами привлечь его внимание. Впрочем, особого труда это не составляло.

Сардановский пишет: «Насколько я припоминаю его, он был чрезвычайно влюбчив, ему очень нравились женщины».

Ему вторит уже упоминавшийся ранее Атюнин:

«Он любил слушать гармонь и поэтому часто посещал посиделки. В своих эскападах он не выделял кого-нибудь из девушек, он любил ухаживать за женщинами, но никому не отдавал явного предпочтения. Только позднее он серьезно влюбился в сестру своего друга Анну Сардановскую. Однажды летним вечером Анна и Сергей, оба сильно раскрасневшиеся, прибежали в дом священника (мать Анны, учительница в селе Дединове, родственница константиновского священника Смирнова, летом обычно приезжала с детьми и жила в гостеприимном доме Смирнова), держась за руки, и попросили монахиню разнять их руки, заявив, «мы любим друг друга и поклялись в будущем пожениться. Разнимите наши руки, и тот, кто предаст клятву и женится первым, пусть будет избит другим хворостиной».

Анна первая нарушила клятву и вышла замуж. Узнав о ее «измене», Есенин написал ей письмо через монахиню, требуя, чтобы та изо всех сил выпорола Анну.

Спустя несколько лет в стихотворении «Мой путь» Есенин вспомянет этот эпизод своей юности:

Неизвестно, с кем из константиновских девочек потерял невинность Сережа Есенин, но его неудержимое влечение к женщине нашло свое яркое поэтическое выражение в прекрасных стихотворениях написанных в 1910–1911 годах, когда Есенин уже учился в Спас-Клепиковской церковно-учительской школе: «Выткался на озере алый цвет зари…» и «Темна ноченька, не спится…»

Какая подлинная страстность звучит в этих строках:

Тот же мотив звучит и в стихотворении «Темна ноченька, не спится…»:

Однако не стоит думать, что Есенин, пользуясь своим обаянием, стал записным ловеласом. Если судить по воспоминаниям его земляков, на вечеринках и посиделках он вел себя скромно, во время прогулок с девушками читал стихи, чаще не свои, а Лермонтова, и никогда не хвастался своими победами, которых было, надо полагать, не мало, но и не так уж много. Очень часто он довольствовался чисто платонической любовью.

В 1912 году, когда ему было семнадцать лет, Аня Сардановская познакомила Есенина со своей подругой Марией Бальзамовой. Об этом знакомстве Сергей писал своему задушевному другу Грише Панфилову: «Встреча эта на меня так подействовала, потому что после трех дней общения она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. Я согласился. Эта девушка тургеневская Лиза («Дворянское гнездо») по своей душе и по своим качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной».

Насчет «прощанья навсегда» Есенин явно поторопился. Между ним и Марией Бальзамовой завязалась довольно оживленная переписка. Сохранились письма семнадцатилетнего Сергея Есенина, из которых вырисовывается облик чувствительного юноши, в чем-то закомплексованного, открытого для любви и нежной дружбы.

Из письма от 23 июля 1912 года:

«Маня! После твоего отъезда я прочитал твое письмо. Ты просишь у меня прощения, сама не знаешь, за что. Что это с тобой?

Ну вот, ты и уехала… Тяжелая грусть облегла мою душу, и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собой…

Я недолго стоял на дороге; как только вы своротили, я ушел… И мной какое-то тоскливое, тоскливое овладело чувство. Что было мне делать, — я не мог придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа — к благородным стремлениям.

…Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой неприятное? Или — жить, или — не жить? И я в отчаянии ломаю руки, — что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк?»

Из письма конца 1912 года из Москвы: